Страница 2 из 7
Голодный 1919 год семья провела в разъездах, в надежде пережить эти трудные годы, то в Рязани, то в Спасске. Здесь продолжилось церковное становление Михаила Мудьюгина. С этого времени на развитие религиозного чувства и мировоззрения значительное влияние стала оказывать мама. По мнению владыки Михаила, «она всю свою жизнь так прилеплялась к Церкви (не могу подыскать другого, более подходящего слова кроме этого „прилепляться“, позаимствовав оное из псалма), что, в частности в спасском окружении, почти все мои воспоминания о ней так или иначе связаны с храмом. Помню, как мама брала меня, тогда семилетнего, в находившийся в центре городка собор. Уже тогда у меня начал вырабатываться навык выстаивания без особой усталости многочасовых церковных служб».
Известно, что основа будущего мировоззрения закладывается в детстве. Несмотря на то, что путь к получению сана у Михаила Мудьюгина оказался долгим и тернистым, фундамент – желание стать священником и монахом – появились у будущего архиепископа в раннем детстве. Вот его воспоминания об этом: «Если в Петрограде мои богослужения совершались в столовой комнате, где, кстати, ночевала со мной бабуся, то здесь, в Волчатке, она была вынесена на свежий воздух. Забрав привезенные из Петрограда богослужебные книжки, я отправлялся в глубь прилегавшей к нашему дому лиственной роще. Там, выбрав подходящий пенек, я превращал его в аналой (если точнее, то аналогий) и, положив нужную книгу, часослов или псалтырь, с упоением „правил службу“, вечерню или утреню, а то и целиком „всенощное бдение“, не говоря уже о немногих имевшихся в моем распоряжении акафистах. Оглашая лесок песнопениями, я, естественно, воображал себя монахом-отшельником, учеником великих подвижников, известных мне еще с Петроградских времен по бабусиным Житиям Святых.
Однако вскоре мои уходы в пустынножительство оборвались самым неожиданным образом. Однажды, совершая очередное богослужебное последование, я оглянулся и застыл в изумлении: за моей спиной, под березами и кленами расположились многочисленные тетушки и девицы с ведрами и бидонами, не только взиравшие на молящегося мальчишку, но, по-видимому, слушавшие молитвенное пение. Соблюдалась тишина столь глубокая, что я, приободрившись, снова принялся за свое „молитвенное делание“.
Завершив его, я сложил книжки и вернулся домой. Там изумлению моему, казалось, не будет предела. Оказалось, подоив коров и возвращаясь с пастбища, хозяйки зашли в ближайший дом (а это была именно усадьба Измайловых) и оставили для „богомольного парнишки“ изрядное количество молока, заполнив всю наличную посуду.
Мне было трудно понять, почему мама тогда запретила мне пустынножительствовать. Позднее я узнал, что… некий Александр Константинович стал в разговорах глумиться над мамой, выставляя проявление детской религиозности как якобы… способ изыскания дополнительного источника продовольствия. С тех пор приходилось ограничиваться четырьмя стенами».
Вера Николаевна Мудьюгина.
После возвращения в Петроград семейство Мудьюгиных начало устраивать свою жизнь в соответствии с новыми, советскими реалиями. Взаимоотношения между родителями стали натянутыми. Отец работал в Смольном бухгалтером, с 1922 года – управляющим делами Губернской комиссии помощи голодающим, и пытался быть советским человеком, убежденным коммунистом и врагом веры. Перемена в нем произошла за два года до смерти, в 1936 году когда его неожиданно арестовали и пытались в течение кратковременного следствия заставить стать осведомителем ОГПУ. Николай Алексеевич отказался, однако его здоровье было сломлено, а мировоззрение подверглось резкому изменению – его суровость с домашними уступила место ласке и вниманию, он вернулся к вере, начал исповедоваться и причащаться, что восстановило в семье полный мир.
Мать, Вера Николаевна, напротив, все эти годы занимала активную церковную позицию. Недавно стало известно, что она входила в новосозданное Александро-Невское братство, целью которого было не допустить закрытия Лавры. Поводом к его созданию стал декрет об отделении Церкви от государства. Вера Николаевна, вступившая в братство в 1919 году, особенно деятельно проявила себя в дни ареста Петроградского митрополита Вениамина и других обвиняемых по делу об изъятии церковных ценностей. Она не только носила передачи в тюрьму, но и следила за исполнением властями закона, постоянно узнавая у прокурора и следователей о ходе следствия. 15 июля 1922 года она вместе с некоторыми другими активными братчиками была арестована ГПУ, однако 21 августа уже была освобождена, а 14 сентября дело в отношении ее было прекращено. Видимо, участие Веры Николаевны в делах Александро-Невского братства позволило в 1921 году отдать Михаила в воскресную школу при Александро-Невской Лавре, куда он ходил около двух лет. Знакомство мамы с руководителем этой школы архимандритом Николаем (Ярушевичем) позднее поможет Михаилу Николаевичу Мудьюгину с рукоположением в священный сан. Отца Николая в те годы он видел и сам.
Вера Николаевна Мудьюгина.
Наиболее близкими стали отношения Михаила с братом Владимиром или, как его звали дома, Влади. Бабушка и Владимир занимались с ним уроками, так как до пятого класса Михаил проходил школьную программу дома. Впоследствии владыка вспоминал, как после этих уроков его, еще маленького мальчика, отправляли на рынок за продуктами: это «послушание» было «достаточно сложным, особенно в период становления НЭПа, а когда курс рубля в переводе на советские „дензнаки“ каждый день возрастал, на руках были именно исчисляемые в миллионах дензнаки, цены же проставлялись в твердой валюте и указ показывал действительный только на сегодня аншлаг: „Сегодня один рубль стоит (примерно) 520 000 рублей – дензнаками“. И вот, покупателям приходилось производить сложные вычисления, переведя суммарную стоимость затребуемых товаров из „золотого“ исчисления в дензнаки. Позже я осознал пользу таких ежедневных упражнений в „устном счете“, но тогда приходилось тяжело, особенно под постоянной угрозой маминого гнева за малейшую неточность, тем более (упаси Боже!) недосдачу».
Сильное переживание присутствия Божия, которое он однажды испытал, стало лейтмотивом всей дальнейшей жизни. «Однажды, в отсутствии мамы, я убирал ее комнату. Хотя, я склонен думать, читатель получил устойчивое представление обо мне как о ребенке, чьи любимые занятия были достаточно серьезны, однако мне хочется его заверить, что все же я оставался не более чем ребенком, и, надеюсь, его не удивит, что я отвлекся от скучного занятия, чтобы поиграть висящим на двери замком, который я открывал торчащим из замочной скважины ключом, затем защелкивал и открывал простым нажатием на головку ключа. Мое увлекательное занятие кончилось тем, что после очередного защелкивания замок перестал поддаваться воздействию ключа. Я вертел ключ и в одну, и в другую сторону, стучал замком по двери, даже плевал в скважину, полагая, что „ключ заедает“. Все усилия оказывались тщетными: замок не открывался. Перед моим мысленным взором со всей отчетливостью возникло мамино лицо, чьи тонкие, обострившиеся постом и бдениями черты складывались в гневную гримасу, обрамлявшую сверкающие гневом глаза. Это „видение“ побуждало меня опять и опять возобновлять попытки, но все было напрасно: замок не открывался. Наконец я оставил замок в покое и побежал к моему „молитвенному углу“, где стал на колени и с плачем стал просить Бога мне помочь. Не помню, долго ли я молился, но когда я снова взял в руки злополучный замок, простого нажатия на ключ оказалось достаточным, чтобы душка замка отскочила… замок был открыт! Это было чудо, во всяком случае, именно так его пережил и так с полной уверенностью вспоминаю его теперь, спустя семьдесят пять лет. Мне трудно передать охвативший меня восторг. Поистине ощутил Бога. До того я о Нем читал, слышал, более или менее осмысленно произносил молитвы, но все это было еще не то, а вот теперь… Он дал о Себе знать, Он здесь и рядом: я позвал, я попросил, Он услышал и помог».