Страница 9 из 13
Наступившая война и последующие события мало отразились и на внутренней, и на материальной жизни обители. Хорошо налаженное хозяйство по-прежнему давало простор духовному деланию братства; жизнь под зорким оком отца игумена и старца Алексия по-прежнему текла ровным, широким потоком, питая алчущие скорбные души горожан и поселян, простецов и ученых, мужей и жен…
В конце 1918 года, 2 декабря, отец Агафон был рукоположен во иеродиакона. Это произошло в Москве. В следованной Псалтири батюшки об этом помечено под 2 декабря: «В сей день в 1918 году грешный чернец Агафон рукоположен во диакона в Троицком соборе Данилова монастыря в Москве епископом Феодором (Поздеевским)». Замечательно, между прочим, что рукополагавший епископ был из числа ближайших учеников старца схиархимандрита Гавриила, проходивших обучение и искус в Казани.
Вожделенен был всегда образ иноческого жития для отца нашего, но с особым благоговением приняло его сердце, когда на пути этого жития был он удостоен начальной степени церковного священнического чина. В служении Церкви и Господу как Главе ее сердце инока могло найти большую по сравнению с прежним состоянием радость, большее утешение по мере возрастающих внешних скорбей. В эти годы впервые начал он чувствовать последствия перенесенного энцефалита: изредка немение ног, неудобство при хождении.
В середине 1920 года был поднят вопрос о рукоположении отца Агафона во пресвитера. Намечался конец сентября. Трепеща перед таинством священства, принимая его как незаслуженный дар от Господа, смиренный иеродиакон молил Бога в тайне своей душевной клети о том, чтоб посвящение совершилось или в день преподобного Сергия, 25 сентября, или на другой день, 26-го, когда празднуется память великого апостола любви Иоанна Богослова. Оба эти святых угодника были очень дороги батюшке и любимы им, с их молитвенной памятью желало его сердце соединить день своего священства. И Господь услышал его смиренную молитву: 26 сентября, в день преставления святого апостола и евангелиста Иоанна Богослова, «грешный чернец Агафон», как свидетельствует об этом запись на полях следованной Псалтири, «рукоположен во пресвитера в храме Троицкого Патриаршего подворья – Святейшим Патриархом Тихоном».
Итак, на 37-м году жизни благодать Божия избрала отца нашего в служители святого алтаря и престола, в совершители Божественной Евхаристии, облекла его правом духовного пастырства и руководства душ. Об этом последнем качестве, получаемом в таинстве священства, очень ярко говорит в своей книге владыка Антоний (Храповицкий): «Пастырское служение состоит в служении возрождению душ, совершаемому Божественною благодатию. Для совершения этого служения пастырь получает дар, внутренне его перерождающий… Облагодатствованный в таинстве священства – является вполне равнодушным к себе и уже не себя любит, но паству… Вступив в духовный брак с Церковью, пастырь приобретает свойства любви и мудрости».
Так определяются новые качества, получаемые в святом таинстве, качества, служащие выражением отношений между пастырем и духовными детьми. Но смиренный священноинок не на эту сторону обращал теперь свое внимание. Труды для людей ждали его в будущем, сейчас же и в сане иеромонаха он по-прежнему искал только одного служения Господу, с прежней ревностью и тщательностью следил за жизнью своего внутреннего человека, утешался тем, что теперь еще преискренней, еще полнее и непосредственней мог он оплакивать свои неправды перед Престолом Божиим.
Старец отец Герман за эти годы стал заметно слабеть, иногда не мог уже достаточно точно разбираться в течении внутренней жизни своих духовных детей. Отец Агафон открывался поэтому старцу Алексию и обращался к нему за советами. Те же труды по полю и сельскому хозяйству лежали на отце иеромонахе; снова он тщательно записывает в своем сельскохозяйственном календаре в 1921 году, что «боронили поле за прудом дисковой бороной… посеяли овса и яровой пшеницы, вспахали песок, садили картофель…».
Об этом труде нашего батюшки любовно вспоминает старец Митрофан в одном из своих писем к нему: «…Вот и дорожка в обитель, которую ты вскопал и потом своим облил… Вот прекрасные долины и поляны, окутанные цветами, где братии имели покой во время трудов своих. И ты старался облегчить братские труды своим искусством, ездя на лошадке из конца в конец, истребляя злачную траву, да будет она в пользу твоим коням…»
Служение в храме, послушание по сельскому хозяйству сменяли друг друга; там и здесь – внутреннее самовоззрение, работа над сердцем. Очевидцы говорили, что в это время отец Агафон, уже иеромонах, сторонился людей, посетителей монастыря, даже бегал от них. Самое большее, если кратко ответит на необходимые предложенные ему вопросы. Очевидно, что внимательный ученик строгого старца по-прежнему воспитывал себя в невмененные, по-прежнему находя удовлетворение душе своей в строгом иноческом делании. Монашество как путь, как жизнь составляло по-прежнему единую его цель. Поэтому и обращался он к своим старцам в эти годы, прося пострига в схиму, горя желанием «быть монахом», по блаженному Симеону.
Может быть, здесь уместно будет привести слова старца Митрофана из упомянутого выше письма его к батюшке: «Я постоянно вспоминаю юность твою и то озарение Божественное, которым ты озарен был от юного возраста, стремление и тяготение к той святой обители, где водворились наши блаженнейшие отцы. Ты, как младенец, ссал духовное млеко из бьющего духовного источника. Оно смягчало и согревало твое юное сердце… к тому Божественному желанию ты всегда стремился, откуда исходил свет невечерний… В храме Божием вспоминаю тебя: ты становился направо около иконы Умиления; я стоял сзади, радовался твоему восходу к жизни».
И эта внутренняя жизнь под руководством старца не могла не проявить себя; плоды долголетней внимательной работы над своим сердцем не могли не сказаться: в том же сельскохозяйственном календаре выписки из читаемых духовных книг говорят, какой внутренней зрелости, сам того не зная, достигал смиренный ученик смиренных богодухновенных старцев. Уже почти 15 лет трудился отец Агафон под началом старца схиигумена Германа; жизнь иноческая, святое послушание, невидимая брань со врагом спасения стали плотью его и кровью, проникли все существо его. Результатом этого не могла не явиться так высоко почитаемая у святых Отцов добродетель рассуждения.
В выписках из жития архимандрита Моисея на страницах сельскохозяйственного календаря читаем следующие строки: «Архимандрит Моисей усмотрел в мысли своей никогда не начинать говорить брату о пользе души и о всяком исправлении без обращения прежде ко Господу ума своего с требованием вразумления себе». И еще: «Во время трапезы блеснуло в уме архимандрита Моисея разумение, чтоб погрешности братьев, видимые им и исповедуемые ему, принимать на себя и каяться, как за свои собственные». Все это были слова и мысли высокой меры духовного мужа, которые новопосвященный иеромонах складывал в свою сокровищницу духовную, может быть, уже испытывая нужду в подобных указаниях при общении с братиями.
А время шло своей мерною поступью; события развертывались, обгоняя время… На грани наступающих событий, 17 января 1923 года, отец игумен Герман почил о Господе блаженною и тихою кончиною. Недолго пришлось оставаться в обители опечаленному братству без своего благодетеля и отца: осенью, в конце сентября того же года, обитель была закрыта и смиренные насельники ее должны были искать приюта – кому где придется.
Все они, покидая святые стены, могли выразить свои чувства словами вышеприведенного письма отца Митрофана: «О, родная обитель, где наши блаженные отцы ходили, и кладбище, где покой отцов и братий, и собор, и храм Всех Святых, смотрительно устроенный отцом Павлом, чтоб всякий радовался своему Ангелу… вот и окошечки наших блаженных отцов…» Замолчал и колокол, который «оглашал весь поднебесный свод. Святая Матерь Церковь своих чад во храм звала…». И служба церковная, которой уже не будет больше: «вот вышел блаженный отец игумен на литию, тихо, смиренно… величественно и благообразно… вот отверзаются Царские Врата, и из божественного Святилища торжественно выплывают два белых лебедя со своими птенцами, и вдруг раздается громкий голос от божественного Алтаря – Хвалите Имя Господне, хвалите раби Господа!». «Сколько пережито славных и светлых дней, можно ли это все забыть?»