Страница 51 из 98
А если я не хочу, как все, методом математического исключения отсекать лишнее из своей жизни, если я просто чувствую, что мне нужно, а что нет?
Почему для мужчины считается позором жить эмоциями, а для женщины – нет? Зачем опускаться в грязь и жить как свинья, если можно просто положиться на сердце? Только одна душа и знает, что мне, на самом деле, нужно. А мозги, так же, как и эмоции, – вечно уводят в сторону.
Вот чего я хочу? Чтобы Лера была рядом. Не так уж и много. И чтобы мы, по-прежнему, ссорились из-за ерунды, типа восстания роботов, а не из-за немытой посуды. Чтобы мы не теряли ощущения друг друга, не переставали слышать и понимать, чтобы шли на уступки. Вот, собственно, и все.
На самом деле это очень много, я отдаю себе в этом отчет, но если я не буду стремиться именно к этому, то вот тогда и буду несчастлив.
Но именно этого друзья и не понимают. Они хотят попробовать все, пока молоды. А я писатель, я все могу выдумать, мне не обязательно опускаться на дно порока, чтобы понять его.
Написать во имя Леры и себя, во имя нашего воссоединения!
Красиво, с надрывом, но – не правда.
Пишу я только ради самого себя. Это мне нужно утвердиться в собственных глазах. Это я испытываю дискомфорт от отсутствия какого-либо собственного социального статуса. Это мне хочется кем-то быть и что-то в этой жизни значить. И я хочу добиться этого собственными действиями, а не брать все в займы у бога.
Но самое главное: сначала нужно что-то создать, и уже потом думать о том, как это будет влиять на людей.
А я, прежде всего, выдумал кучу разных, как обоснованных, так и не имеющих под собой фундамента, страхов. И уже потом, управляемый этими фобиями, стал заглядывать в мутную воду вдохновения.
Писать и оглядываться, бояться, что за мной придут: если не из ФСБ, то из других миров – это уже слишком!
Мир человеческой фантазии огромен, его вечно пытались сковать то религиозными цепями, то подчинить контролю государства.
Но одна деспотия сменяет другую, а искусство продолжает жить.
Собственно, если смотреть в суть вещей, то социальная модель общества когда-то была создана, чтобы защитить человека от дикой природы, но сегодня она имеет другую функцию: контролировать каждый всплеск души.
Пушкин лучше всех сформулировал государственность: «Души прекрасные порывы». В смысле: «Души, топчи, выжигай каленым железом, чтобы не осталось ничего прекрасного, чтобы не сохранилось в сердцах ничего прекрасного».
Пушкин, вообще, был циник, он вот уже двести лет каждого из нас вопрошает: «Что в имени тебе моем?»
И ведь, действительно, что нам в его вымени? Он один из многих, но только из него мы сделали золотого кумира, поставили его вместо Аполлона, и бьем ему челом: «Научи нас, о, великий, сделай, чтобы нас тоже поминал всяк сущий в стране язык!»
Ну не можем мы знать и любить целый пантеон писателей и поэтов. Да и как можно подумать, что кто-то может написать лучше самого Пушкина! А если и напишет, то об этом никто не должен узнать! Нам нужен один идейный вдохновитель, чтобы абсолютно все признали его гений.
Обожествление трупа Владимира Ильича началось именно с того, что мы все до сих пор страстно ищем, кому бы поклониться.
И, по сути, нам ведь все равно, кто это: Пушкин, Ленин, Николай Второй, Навуходоносор, поручик Ржевский. Был бы идол.
Собственно, истинное искусство у нас тоже украли.
Культурологи объясняют нам, как мы должны правильно понимать картины да Винчи и что именно следует прочитать между строк у Данте. А еще нам внушается, что копаться в грязном белье – это почетная профессия.
Профессора литературы знают все о трагедии тридцатипятилетнего Гофмана, влюбившегося в собственную ученицу. И мы охотно повторяем, что каждый литературный герой имеет реально существующий прототип.
Людям интересно не творчество, им нужен повод для сплетен. И если смотреть на это широко, то создание социальных моделей будущего и вся фантастика – это повод для тех же споров на скамейке, только уже не о безнравственности загулявшей соседки, а материй куда более высоких!
Все литературоведение и критика – это попытка обывателя не просто заглянуть в голову творца, покопаться в ней, но еще непременно найти нечто такое, что позволит воскликнуть: «Ха, да все мы из одного теста!»
И создание школ и течений – это попытка поставить творца на его истинное место: на полку в книжном ряду.
Вот и получается, что у нас, кроме наших душ, в этом мире ничего не осталось. Все регламентировано. У нас даже выбор всегда состоит из трех комбинаций: да, нет, воздержаться. А должно быть, как минимум, семьдесят два пути…
Получается, что мы все в этом мире берем напрокат.
Я вот, как писатель, вряд ли когда-либо смогу придумать сюжет, которого никогда не было в литературе или создать новый архетип – все когда-нибудь где-нибудь засвечено.
И нужно иметь особую дерзость, чтобы, не взирая на это, пытаться сделать что-то свое.
Единственное наше личное богатство – это наши сны и мечты. Ничего другого своего собственного у нас нет.
Мы все слагаем наши жизни из кубиков карьерного роста, любви, предательства, измены, лжи. Кубики одни для всех, а картинки выходят разные.
Но вот только знать, что можешь что-то сделать, и вечно чего-то бояться – это не мой путь!
Пусть меня потом бросят в гиену огненную, но я дойду до конца, допишу эту чертову книгу, вернусь с ней домой, издам ее, и докажу самому себе, что и я чего-то стою в этой жизни!
Я не могу и не хочу быть пустозвоном, болтуном, всю жизнь разглагольствующим о творчестве других писателей, потому, что сам не в состоянии ничего придумать!
Да, писать оказалось намного сложнее, чем потешаться над графоманами, отыскивая у них явные описки и «ляпы». И смеяться над откровенной глупостью, над незнанием элементарных законов физики, конечно, проще.
К сожалению, у каждого второго нашего фантаста, в космическом корабле непременно открывают пальбу из лазерных пушек, насквозь пробивают наружные обшивки и при этом все остаются в живых, причем без всяких скафандров.
А еще модно описывать, как злобные завоеватели непременно выдвигают из утробы несколько рядов челюстей, точно это матрешки, и при такой забавной структуре рта они не высасывают кровь, а именно откусывают части тела прямо с костями. Это, может быть, и эффектно, но представляется очень уж маловероятным.
Я уж не говорю, что у нас чуть ли не все болтают с пришельцами на русском или английском языке! Что-то не припомню у современников тщательно разработанную лингвистическую систему якобы инопланетного языка. Таковы наши фантасты.
А мистики еще смешнее. Даже маститые авторы, и те – швыряют в одну кучу и западный оккультизм и якобы восточную мудрость, ссылаются на Блаватскую и Рериха, причем никто, толком, не может объяснить, в чем, собственно был их так называемый прорыв?
В общем, теперь в одном мистическом романе непременно должны быть пентаграммы с козлиными рожами, десяток зомби, ниндзя, маг в колпаке и халате, расшитым звездами, гримуар, страшный артефакт и непременно парочка эсесовцев, работающих в отделе создания непобедимого арийца. Ах да, чуть не забыл про всепобеждающего янки непременно с звездно-полосатым флагом и с сигарой в зубах.
И вот этим самоучителем для творца комиксов я пытаюсь запугать читателя и самого себя?
Врубель рисовал голову дьявола сорок раз, но так и не завершил работу. А почему? Наверное, понял, что каждый его эскиз имеет право на жизнь, и дьявол, как и бог, – многолик. И у него тоже бывает смена настроения и желаний.
Булгаков прожил трудную, полную лишений жизнь, и в итоге попал в эту же самую комнату, исполняющую наши тайные желания, в которой я сейчас валяюсь на диване. И он получил не просто комнату для жизни, он смог привести в этот нереальный мир свою любимую женщину.
Похоже, что позволено настоящим мастерам, запрещено мне.
Булгакову любовь помогала. Но и мне она не мешает!