Страница 20 из 61
Мы зашли в просторную террасу дома, и первой вышла теть Зина – старшая сестра мамы. Мало кто смотрел в её чёрные глаза больше минуты; силой пронизывающего взгляда она могла заставить любого отвернуться. Её возраст – огромная тайна. Никто из родственников не знал, сколько ей лет на самом деле. Вопрос о прожитых годах она воспринимала, как оскорбление. Грандиозный скандал и обида на всю жизнь – вот что ожидало смельчака, посягнувшего на святость личной тайны. Мама имела плохую память на даты, потому поздравляла сестру торжественно, всякий раз как будто с юбилеем, и к выбору самого подарка подходила весьма основательно. Ведь в случае ошибки, не смотря на родственную связь, маму ожидала жестокая опала, подобная той, что известна во времена смуты на Руси. Небеса не одарили теть Зину детьми, потому к Вике и особенно ко мне она относилась, как к родной дочери. В свою очередь я тоже любила её. Вот такую сварливую сдобную женщину с большим румянцем на щеках и пристальным взглядом грифа.
– А вот и наша именинница! – воскликнула теть Зина, заключая меня в дюжие объятия. – Душевно поздравляю! Надеюсь, погостишь здесь пару дней?
Я ответила, что не могу остаться, поскольку наша страна отъявленных работяг не терпит открытого тунеядства.
В дверном проёме показалась рослая фигура дядь Феди.
– Так, иди-ка сюда, именинница, согласно традиции подёргаю тебя за уши. Говори, сколько стукнуло?
Оторопев от услышанного, тёть Зина замерла на месте.
– Что за невоспитанность? – возмутилась она. – У дамы неприлично спрашивать возраст.
(Ну вот, а я что говорила!?)
– Неприлично спрашивать, если тебе на шестой десяток! А ей надо гордиться расцветом молодости.
Румянец теть Зины, ушедший от щек к прямому носу, указывал на раскрытие многолетней тайны. Усевшись на стул, дядя продолжал невозмутимо отвечать на колкие замечания тети. Я смотрела на его овальное грубое лицо и седые волосы, и мне сразу вспомнился папа – двух кровных братьев без должной сноровки сразу не отличишь, разве что по гусиной походке.
Вид у дяди был добродушный, но всё не так просто, как могло показаться. Жадность и щепетильная бережливость – главные черты слесаря высшего разряда. Он волочил домой всё: инструменты, старинную посуду, металлические предметы; иногда продавал их втридорога кому-то из родственников, заявляя, что эта сделка выгодная, так сказать на условиях «родня родне»; скупал на распродажах потрепанную мебель, делая перестановку раз в месяц. Та мебель, что была изжита из квартиры, годами пылилась в двухэтажном гараже вместе с тремя машинами марки «Москвич», которые он дотошно перебирал в выходные дни. Запчасти на такой автомобиль уже как десять лет перестали производить, и с того момента дядя Федя больше не эксплуатировал тройку своих автомобилей. (Вдруг сломаются, а деталей купить негде).
– Ну и когда замуж, Катерина? – бойко спросил он.
По всей видимости, очень скоро. Ведь вы пока не знаете, что моя тайна куда интимнее секрета тёти Зины…
– В этой жизни точно! – с улыбкой ответила я.
Все рассмеялись. Каждую встречу дядя соблазнялся возможностью позлорадствовать над моим незамужним положением в обществе. Ещё два года назад он причислил меня к категории «Старые девы» и очень радовался своей безусловной проницательности.
– Вон, глянь Васька: ему только двадцать, а летом уже женится, – горделиво вставил дядя.
С улицы зашёл мой двоюродный брат Васька. За три года, что мы не виделись, он вытянулся и в значительной степени похудел (полагаю, всё ушло в рост). Я взглянула на его строгое лицо; оно выглядело неестественно, как у бескровного мертвеца (а говорят ещё, я хожу бледная), и сквозь белую кожу проглядывали синие тонкие прожилки. Хипсторский пучок на голове и белесая щетина делали его взрослее своих лет. Мы обменялись поздравлениями, а между тёть Зиной и дядей тем временем назревал конфликт.
– И что хорошего в том, что парень потеряет молодость, одев на себя хомут? – возмущалась тетя.
– Ничего он не потеряет! А только обретёт: уют, дом и пищу. Нечего болтаться холостяком! Свободные люди идут по наклонной: либо спиваются, либо вообще не женятся. Пускай сейчас определяется, чем потом будет локти кусать. Я вообще с 18 лет при жене, и всё прекрасно.
Появилась теть Лена – жена дяди Феди – низенькая женщина лет пятидесяти с пышными формами. Её короткие волосы всегда зачесаны назад и залиты лаком так, что даже урагану Галвестону[2] не под силу навести беспорядок в солидной причёске.
– С днем рождения, Катюша, – с изрядным акцентом сказала она, протягивая поздравительный конвертик.
Я поблагодарила её. Спорщики взяли голосом на два тона выше, и разрушительные последствия катастрофы казались неминуемы. Я прошла на кухню.
Там, держась за спину, возле плиты корпела бабушка. При виде меня она побросала лопатки, ложки и ринулась ко мне. Три месяца томной разлуки заставили взглянуть на неё другими глазами. Теперь было отчётливо видно, как неизбежная старость въелась в её доброе терпеливое лицо. Прядка волос, выбиваясь из-под власти ситцевого платка, переливалась серебром; морщинки исполосовали желтоватую кожу, веки устало провисли под тяжестью лет, а безликие глаза глубоко впали.
– Внученька моя дорогая! Дай-ка посмотрю на тебя… – она сделала шаг назад и внимательно оглядела меня. – До чего же ты худа, голуба моя! Ну ничего, ничего, я курицы нажарила, поешь хоть по-божески!
Я засмеялась. Бабушку никогда не устраивала моя фигура. Она всегда говорила: «Худоба не красит женщину, та что повзбитнее – красавица. У нее и спинка лоснится, и глазок блестит, и на щеках румянец рдеет».
Мама мельтешила на кухне. Поставив последнее блюдо на стол в зале, она позвала гостей на трапезу. Когда все немного подкрепились, настало время поочередных поздравлений с денежными конвертами (как я рада, что ушло время ненужных подарков, которые потом валяются или передариваются в целях экономии). Бабушка подкладывала мне курицу и рыбу, а у меня, между прочим, кусок в горло не лез! Если Илья откажется от ребёнка, что мне делать?... Я задумала проверить, что ждёт меня в случае одинокого материнства.
– Говорят, моя одноклассница, Ирка Тюрина, ждёт малыша, – начала я. – И она никому не признается, кто его отец.
В воздухе повисло напряжение. Мама остановила стакан у рта, видимо, позабыв вообще, зачем его поднесла; дядь Федя перестал жевать, а его жена уставилась на него с немым вопросом: «Чего ты молчишь, Федь? Скажи уже, что думаешь». Васька продолжал наяривать тушеное мясо. Ему не было никакого дела до разговоров, пока его живот не наполнится до отвала, а чувство насыщения не заставит его плюхнуться в мягкое кресло в углу зала. Бабушка, не теряя времени даром, всё подкладывала мне курицу.
– Ешь, ешь! От травы-то мясо не нарастет, – шепнула она.
Дядь Федя проглотил пищевой комок, вкладывая в голос открытое пренебрежение.
– И она собирается стать матерью-одиночкой?
– А что в этом такого? – возразила я. – Разве свершить смертный грех лучше?
– Милочка, о каких грехах речь? Придумали себе, куда колени гнуть, теперь чуть что: грех, кара, ад! Ты посмотри, на чем ездят ваши безгрешные легионы, у которых вы о прощенье молите! Раз они такие набожные, почему не боятся гореть за сребролюбие?
Тема плавно перетекла в русло, где дядь Федя, будучи рьяным атеистом, не знал себе равных. При нём лучше не упоминать о святых вещах.