Страница 4 из 9
– Что ж, лучше поздно, чем никогда. Не правда ли?
– Иногда бывает слишком поздно… Я с некоторых пор перестала удивляться вашему поведению. Для других бы оно показалось очень дерзко, для меня очень натурально. Я вас теперь очень хорошо знаю.
– А нельзя ль узнать, кто так искусно объяснил вам мой характер?
– О, это тайна, – сказала она, взглянув на него пристально и прижав к губам свой веер.
Он наклонился и с притворной нежностью шепнул ей на ухо:
– Одну тайну вашего сердца вы мне давно уже поверили, ужели другая важнее первой?
Она покраснела при всей своей неспособности краснеть. Приняв серьезный и несколько печальный вид, она отвечала с расстановкой:
– Вы мне напоминаете вещи, об которых я хочу забыть.
– Но еще не забыли?
– О, не продолжайте, я ничему не поверю более, вы мне дали такой урок…
Лермонтов отвечал почти автоматически, он был весь погружен в атмосферу бала.
Наконец он увидел вошедшую в залу Мусину-Пушкину. Сердце его радостно забилось.
– Простите меня, графиня, мне необходимо отлучиться.
Поцеловав руку своей собеседницы, он направился в сторону Мусиной-Пушкиной. Он подошел к ней с душевным волнением, поклонился и поцеловал ее руку. Теперь рядом с ним была любимая женщина – обворожительная Эмилия Мусина-Пушкина. Она сегодня была по-особому красивая. Черные ее глаза блистали счастьем.
– Как я счастлив видеть тебя, Эмма. Я уже даже не надеялся, – с нежностью в голосе почти прошептал Лермонтов.
– Почему, Мишель? Я же тебе обещала быть на бале, – ответила она с чарующей улыбкой.
«Ах, бог мой, кажется, я готов отдать за эти глаза и улыбку все на свете». Эта мысль сверкнула в мозгу Лермонтова, как молния.
Они уже станцевали несколько туров, стояли у колонны, тихо переговариваясь. Одновременно к ним подошли Столыпин и распорядитель бала.
– Господин Лермонтов, – обратился к нему распорядитель, – вас приглашает подойти их высочество Мария Николаевна.
– Алексей Аркадьевич, я тебе поручаю развлекать Эмилию Карловну на время моего отсутствия.
– Не беспокойся, Мишель, мы обещаем не скучать.
Подойдя к великой княгине, Лермонтов поклонился.
– Я весь в вашей воле, ваше высочество.
– Мсье Лермонтов, признаюсь, я очарована вашей поэзией.
– Благодарю вас.
– Но я бы хотела, чтобы вы, Лермонтов, были окружены самым высоким блеском, вы заслуживаете его. Только близость ко Двору даст вам этот блеск и свободу. Она придаст великолепие и Двору, и особую силу вам как поэту. Как прекрасно было бы, если бы при Дворе существовал поэт, могучий, блистательный. Тогда наша эпоха могла бы считаться одной из самых просвещенных эпох в истории России. Что же вы молчите?
– Я слушаю вас с чрезвычайным вниманием.
– В ближайшие дни я позволю себе оторвать вас от вдохновений, чтобы поговорить с вами об этом в другом, более уютном и спокойном месте.
– Это будет совершенно бесполезно, ваше высочество.
– Почему?
– Потому что поэзией торгуют только подлецы, ва ше высочество. А я не считаю себя в их числе.
Марина Николаевна, закрывшись веером, с гневным выражением лица отвернулась от Лермонтова, прошипев:
– Выскочка!..
Лермонтов поклонился и тоже отвернулся.
К нему быстро подошел Столыпин:
– Миша, я тебя очень прошу. Уходи сейчас же отсюда. Не затягивай ты петлю у себя на шее.
– Иначе я не мог поступить, Монго.
– Я не знаю, о чем вы говорили, но великая княгиня была оскорблена.
К ним подошел и молодой князь Вяземский, оказавшийся также на балу:
– Теперь у всех ваших врагов, Михаил Юрьевич, развязаны руки. Ты ставишь и нас, твоих друзей, в отчаянное положение.
Лермонтов, с грустной улыбкой, очень тихо ответил:
– Хорошо. Я уйду.
Лермонтов медленно направился к выходу. Дорогу ему преградил Соллогуб.
– Что же ты наделал, Михаил Юрьевич? Я же хотел для тебя как лучше! Лермонтов, того и гляди, тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович! Вскоре сюда прибудем сам Николай Павлович с супругой…
– У меня не арестуют, – сказал граф Воронцов-Дашков, проходя мимо.
– Оставьте меня, друзья… Мне здесь душно и гадко… Вы слышите это шипенье? Здесь, как в клубке змей, все против всех!..
Около выхода Лермонтова встретила Мусина-Пушкина.
– Лермонтов, милый, зачем ты это сделал?
– И ты осуждаешь меня?.. – грустно промолвил Лермонтов.
– Нет! Никогда! Может быть, и вправду моя любовь слишком трудна для моих плеч, но я готова нести эту тяжесть.
– Как долго я ждал этих слов… – заглядывая в ее глаза, прошептал Лермонтов. – Поедем отсюда, я провожу тебя.
Они вышли на улицу, им подали карету, и она покатилась по ночному Петербургу. Подъехав к дому, он помог ей выйти с кареты.
– Прощай, Михаил Юрьевич. Мы скоро увидимся. Но одно ты должен обещать мне, как сестре.
– Что? Говори!
Она взяла в свою руку руку Михаила Юрьевича.
– Беречь себя. Не только как поэта, но и попросту как Мишу Лермонтова.
Лермонтов нежно поцеловал ее руку.
– Ты назвалась моей сестрой, а я, следовательно, твой брат… Спасибо тебе, дорогая Эмма. Но… мне бы хотелось чего-то большего…
– Мишель, дорогой, я люблю тебя… Но ты ведь знаешь, что я повенчана, у меня есть супруг, которому я верна… И большее просто невозможно…
После некоторого раздумья Лермонтов, взяв ее руку, сказал с какой-то особой теплотой в голосе:
– Как я тебя понимаю, мой добрый ангел… Я думал много о тебе в последнее время, и, кажется, сегодня я получил ответ на все свои сомнения…
– Мишель, я прошу тебя не сердиться на меня и не выбрасывать меня из своего сердца. Мне будет очень больно…
– Никогда, Эмма, никогда… Поверь мне, ты навсегда поселилась там… Вчера я написал тебе небольшое стихотворение. Возьми его.
Лермонтов вынул сложенный небольшой лист бумаги.
– Когда ты его прочтешь, ты поймешь, что я все предвидел.
– Спасибо! Я сейчас лягу в постель, буду читать твое стихотворение и думать о тебе, мой милый Михаил Юрьевич. Ты только не уходи. Немножко пройдись вдоль дома… Я буду слушать твои шаги… Прощай!
Лермонтов поцеловал ее руку. Мусина-Пушкина скрылась в подъезде дома.
Михаил Юрьевич остался один. Светили звезды, взошла луна… Природа соответствовала его взволнованному сердцу. Он медленно пошел вдоль дома, потом вернулся и снова повторил прежний путь…
Мусина-Пушкина уже в постели открыла листок со стихом и, прислушиваясь к шагам за окном, принялась читать.
– Милый, милый Миша!!! Ничего ты не знаешь! Я очень тебя люблю… люблю… люблю…
И сон сомкнул ее глаза.
Лермонтов пришел домой далеко за полночь, почти утром. Он снял верхнюю одежду, зажег свечу и сел за стол. В голове теснился рой мыслей вокруг происшедшего. Он видел прекрасные глаза Эммы, а в ушах стояло злобное шипение «избранного» общества: «Выскочка!.. Выскочка!.. Выскочка!..»
Рука сама потянулась к перу, и вскоре из-под него появились слова, потом строчки…