Страница 29 из 82
— Трудно сказать. Скорее всего хороший совет. Она никогда не скрывала своего мнения.
— Он рассердил тебя, — сказала я.
Я видела выражение его лица — замешательство, раздражение, которое он быстро подавил, чтобы не ранить чувств Маргарет.
— Просто то, что она сказала, было странным, вот и всё, — он прикоснулся к маленькой картине. — Она провидица. Она знает силу пророчества и понимает судьбу лучше, чем кто-либо ещё, — в его голосе казалось прозвучали горечь и недовольство.
Я ещё никогда не слышала, чтобы он говорил так о Маргарет.
— Как ты думаешь, что она имела ввиду?
— Откуда мне знать? Мой путь был всегда предопределён, Мышонок. В то время, как ты училась складывать и вычитать, меня обучали моей судьбе. Это был самый важный урок, который я когда-либо выучил.
Я попыталась представить Люка в дошкольном возрасте. Должно быть он был худым, с выпирающими коленями и угловатыми локтями. Годы, прежде чем он набрал мышечную массу, которую я видела теперь. А его волосы наверняка были не причёсаны, всегда свисали на лицо и закрывали эти глаза, от которых перехватывало дыхание.
Но я поспорила бы на что угодно, что он уже тогда вёл себя точно также: был почти до высокомерия уверенным в себе, со своенравным обаянием, которое не колеблясь пускал в ход, если мог таким образом заполучить желаемое — не важно, шла ли речь о мороженном или девушке.
Мне не нравилось думать о том, что у Люка были другие девушки. Мне также не нравилось думать, почему это так. Я отмахнулась от этой мысли и попыталась понять, что его так беспокоит.
— Это очень большое бремя для маленького ребёнка.
Он приподнял одно плечо вверх, не отрывая взгляда от картины.
— Ты выросла с тем, что тебе рассказывали, будто мир развивается в соответствие с Божьим планом. Мне же, напротив, всё время твердили, что ко всему, что со мной происходит, плохое или хорошее, приложила руку судьба.
— И полагаю, в основном это было плохое?
Он протянул руку, зелёные глаза блестят, прикоснулся к одному локону моих волос и намотал себе на палец.
— Не всё.
— Люк…
Он отпустил его и принялся ходить туда-сюда.
— А потом появляешься ты, и совершенно не веришь в судьбу. Ты меняешь мир, Мышонок, и говоришь, что всё дело в твоих решениях? В это сложно поверить, если тебе всю жизнь приходилось слышать что-то совершенно другое. Но я думаю, мы можем согласиться с тем, что в этом пункте наши мнения просто не совпадают.
Казалось, это разумное решение, но Люк выглядел в этот момент далеко не здравомыслящим, скорее вспыльчивым. Я осторожно сказала:
— Не думаю, что она отрицает существование судьбы. Она говорит, что, несмотря судьбу, ты всё-таки можешь вести собственную жизнь. Что если ты когда-нибудь доберёшься в нужное место, то путь туда можешь выбирать сам.
— У меня есть свобода выбора? — он скривил рот, и слово прозвучало как проклятье. — И что, чёрт побери, я должен с ней делать?
— Всё, что захочешь, — я загородила ему дорогу, когда он обходил диван. — В этом и весь смысл. Тебе не нужно каждый момент быть наследником. Не нужно посвящать этому всю свою жизнь.
— Ты не знаешь, о чём говоришь.
— Нет, знаю. Ты ведь ещё помнишь, что я Сосуд?
Он уставился на меня, как будто ещё никогда не видел.
— Всё, что я когда-либо делал, Мышонок… всё… было судьбой. Это должна быть судьба, иначе я виновен.
Что бы там ни пыталась сказать ему Маргарет, он всё неправильно понял. Её слова вскрыли старую рану, которую он давно похоронил, но которая плохо зажила. Исцелить её выпало теперь мне.
Я коснулась его руки и мягко спросила:
— В чём?
Он отпрянул, а Линии поблизости вспыхнули. Комната содрогнулась, а керамика и мраморные скульптуры посыпались с полок и разбились.
— Люк! — я протянула к нему руку, но он отбросил её в сторону.
Картины, словно пьяные, накренились на бок, а полотна начали тлеть, как конец горящей сигареты. Запах опалённой ткани и сгоревшей краски наполнил воздух.
— Я это сделал. Это моя вина, — объяснил он. — Всё моя вина, и она это знала и никогда ничего не говорила.
Занавески с шипением подхватили огонь. Языки пламени, поднимаясь вверх, съедали тяжёлый шёлк.
— Немедленно прекрати! Так ты ещё и весь дом сожжёшь!
— Она вовсе не подарок преподнесла, — сказал он, его лицо внезапно показалось таким измождённым и намного старше его лет. — Она отомстила.
Поднялось облако дыма, и треск огня проник мне в уши.
Магия выкручивалась и вздрагивала, когда её, словно сопротивляющееся топливо, вытягивали для пламени из Линий. Я обхватила руками лицо Люка и заставила его посмотреть мне в глаза.
— Ты убьёшь нас. Немедленно прекрати! Положи этому конец.
Он, моргая, посмотрел на меня.
— Она тебя любит. Она сказала это не для того, чтобы ранить, — сказала я и закашляла от дыма. — Пожалуйста Люк, послушай меня, прошу.
Он закрыл глаза, задрожав, вдохнул, и пламя потухло. Портреты перестали зловеще светится, а оставшиеся скульптуры больше не тряслись. Одним взмахом он открыл стеклянную дверь, и в комнату ворвался свежий воздух, принёсший с собой запах сладкого османтуса и дождя.
— Послушай меня, — тихо сказала я.
Линии успокоились, но связь между Люком и мной казалась опасно интенсивной. Мои ладони сжимали его скулы.
— Твоя мать любит тебя. Я вижу это всякий раз, когда ты находишься в её компании. Она любит тебя, и больше всего ей хочется, чтобы ты был счастлив. Она сказала это не для того, чтобы наказать тебя.
— Но ей стоило наказать, — его голос был хриплым, а глаза всё ещё закрыты. Что бы он не видел перед собой, это было не в комнате, и я должна найти способ вернуть его назад. — Ни одна человеческая душа не стала бы её за это упрекать.
— За что? Ты всю свою жизнь делал то, что от тебя ожидали. Зачем ей тебя за это наказывать?
— Потому что, если это не судьба, значит моя вина. В этом-то вся и красота судьбы, — он мрачно улыбнулся. — Если случается что-то ужасное, это не твоя вина. Это было неизбежно. Разве не так говорят?
Он сказал мне это давным-давно, когда умерла Верити. «Ты ничего не смогла бы сделать, чтобы предотвратить её смерть, Мышонок.» Эти слова были как дружественными, так и искренними, но не являлись отпущением грехов. Но здесь речь шла не о Верити, а гораздо нечто большем, чем о девушке, с которой он познакомился всего лишь прошлым летом.
— Расскажи мне.
Он протянул руки, чтобы накрыть мои, и поднёс мои пальцы к губам.
— Я напугал тебя. Я этого не хотел.
— Я тебя не боюсь, — возможно наше будущее и то, что оно потребует он нас обоих, но не его. Уже больше нет. — Расскажи мне.
Он провёл рукой по волосам, так что пряди волос упали ему на лицо и спрятали от моего взгляда и плюхнулся на диван.
Я расположилась к нему достаточно близко, так что, когда он вытянул свою руку на спинке дивана, она касалась моих плеч, но и достаточно далеко, чтобы можно было читать язык его жестов. Я подобрала под себя ноги, подпёрла подбородок руками и стала ждать.
— У меня был брат, — тихо сказал он. — Тео. Мне было шесть, ему семнадцать.
— Это очень большая разница в возрасте.
— У них был наследник, — сказал он, но в его голосе не слышалось обиды. — Им не нужен был второй ребёнок.
Он замолчал, и я решила уточнить:
— Каким он был?
— Он считал себя божьим даром. Он очень рано развил свои силы, даже ещё прежде, чем научился говорить целыми предложениями. Доминик утверждал, что это потому, что он наследник. Он любил хвастаться, понимаешь? Всегда использовал трюки, чтобы поставить меня на место, только потому, что мог это сделать. Быть наследником Дома — это что-то очень значительное, а если приплюсовать пророчество о Разрушительном потоке, то это становится ещё более выдающимся. Люди говорят тебе, как это замечательно и стараются сблизиться, как будто это оставит отпечаток и на них.
Я кивнула. Я видела, как это было с Верити, люди всегда хотели иметь отблеск её сияния и жизнерадостности для самих себя. Самой мне никогда не приходилось иметь с этим дело.