Тиберий Гракх

На стену поднимались новые защитники города. Их было так много, что ничего не оставалось, как бежать по стене в надежде где-нибудь спуститься.

Вдруг Тиберий заметил с внутренней стороны калитку, охраняемую часовым.

– Стой! – крикнул юноша беглецам.

У одного из легионеров оказалась длинная веревка. Обмотав один конец вокруг зубца, он бросил вниз другой. Часовой остолбенел. Воспользовавшись его замешательством, Тиберий метнул в пуна кинжал. Тот зашатался и упал. Сзади доносился топот погони. Не теряя времени, римляне начали спускаться. Несколько мгновений спуска показались вечностью. «Только бы не перерезали веревку», – думал Тиберий. Наконец ноги уперлись в землю. И как раз в этот момент наверху послышались стук мечей и громкий крик.

Оглянувшись по сторонам, Тиберий бросился к калитке и отодвинул засов. Открылся темный проход. Пахнуло плесенью. Ощупывая холодные мокрые стены, юноша продвигался вперед. Через пятнадцать шагов – такова была толщина стены – плечо его коснулось железа. Всем телом Тиберий налег на калитку. Она не поддавалась. Юноша был уже близок к отчаянию, но вдруг калитка медленно поползла вверх, и в проходе стало светлее. Видимо, кто-то из беглецов догадался отодвинуть рычаг механизма на внутренней стороне стены.

В нескольких шагах Тиберий увидел своих, различил знакомые черты Полибия. Тот подбежал к юноше, обнял его:

– А мы уже считали тебя погибшим! Сципион…

Тиберий прервал:

– Калитка ведет в город!

Ту часть города, куда проникли римляне, пуны называли Магарой. С одной стороны Магара примыкала к акрополю Бирсе, отделяясь от него стеной, с другой – выходила к морю.

Дома карфагенских богачей окружали ограды, поросшие колючими растениями. Двигаться мешали и бесчисленные гробницы, расположенные в той части предместья, которая примыкала к стене.

Магара поглотила римское войско и грозила ему гибелью. Немало римлян свалилось в каналы, было истреблено в домах. Нашлись и такие, кто под покровом темноты перешел на сторону врага. Это были большей частью воины из союзнических отрядов.

– Труби сбор! – крикнул Сципион трубачу.

Поредевшее войско в беспорядке покинуло Карфаген.

Осада

Тропинка на вершину скалы поднималась почти отвесно, и Тиберию, чтобы не упасть, приходилось хвататься за камни и колючий кустарник. Публий и Полибий карабкались сзади. Юноша слышал их тяжелое дыхание.

Вытерев ладонью лоб, Тиберий огляделся. Отсюда был виден весь город. Дома Магары терялись в белорозовом сиянии цветущих апельсиновых и лимонных деревьев. Рдели черепичные крыши особняков. Синели ленточки каналов. Над городом высилась Бирса с величественным храмом Эшнуна в центре. Под ней раскинулась торговая и деловая часть Карфагена с общественными зданиями и конторами менял. Еще дальше – знаменитый Кофон, внутренняя военная гавань с небольшим островком, где находилась резиденция командующего флотом.

– А там, насколько я понимаю, Утикские ворота, – объяснял Полибий Публию.

– Что тебе до них? – удивился Публий.

– Там мастерская кузнеца Ганнибала, с которым у меня завязалась переписка.

– Ты шутишь, Полибий! – сказал Публий. – Откуда у тебя в Карфагене знакомые, тем более кузнецы?

– Это мой читатель, – объяснил Полибий. – В первом своем письме он приглашал меня в гости, обещая показать город, и вот я прибыл, правда, не со стороны ворот. Кстати, этот кузнец – сын полководца Ганнибала. Так что со мною по одну сторону стены родственники Сципиона, по другую – родственники Ганнибала. Наверное, поэтому мне трудно представить, что этот город будет разрушен. У кого поднимется рука?

– Разрушать? – проговорил Публий. – Старик Катон, как всегда, увлекался. Я не намерен этого делать. Я лишу город жизни, и только мертвые камни будут напоминать о его былом величии. Штурм не удался. Я отрежу Карфаген. Он сам падет к моим ногам, как сгнившее яблоко.

В тот же день с городской стены карфагеняне видели, как вражеские воины долбят ломами и лопатами каменистую землю. Ров сооружался на расстоянии полета стрелы от города. Прикрепив к стрелам записки, осажденные посылали их осаждающим:

«Мулы Сципиона! Копайте глубже! Не ленитесь! Вы роете себе могилу».

Перешеек, отделявший полуостров, на котором находился Карфаген, от материка, имел в ширину двадцать пять стадиев. И работы были рассчитаны на месяцы. Консулу докладывали, что воины ропщут.

– Ничего! – говорил он Полибию. – Безделие – бич для осаждающих. И для нас с тобой найдется работа.

Не кажется ли тебе, учитель, что пора заняться историей?

– А чем я занимаюсь, находясь с тобой рядом?

– К истории этой войны, насколько я понимаю, ты приступишь не скоро, – проговорил консул, улыбаясь. – Пока еще живы очевидцы старых битв…

– Ты имеешь в виду Масиниссу?

– Вот именно! Ты же мечтал о встрече с ним для устранения некоторых пробелов в твоей истории. Я думаю, для этого настало время. И заодно попытайся узнать о его намерениях.

Полибий взглянул Сципиону в глаза.

– Хорошо, мой друг. Я с удовольствием выполню твою просьбу.

Последний день Масиниссы

Масинисса вошел в детскую и осторожно опустился в кресло. Его семилетний сын и двенадцатилетний внук Югурта играли в кубики. Заметив Масиниссу, они бросились к нему.

– Играйте, дети! – проговорил царь, вздыхая. – Стройте свою Цирту[3].

– Дядя, – произнес Югурта с укоризной. – Разве ты не видишь, что мы играем в осаду Карфагена. Это городская стена с воротами и башнями, а здесь, на перешейке, римский лагерь.

– А что за стеной?

– Город с храмами, дворцами, со всем, что там есть. Ты знаешь лучше нас. Расскажи о Карфагене. Ты же его осаждал.

– Пятьдесят два года назад…

– А это много или мало? – спросил малыш.

– Столько лет, сколько твоему дяде, и прибавь еще двадцать пять.

– Так много! – пропищал малыш. – Дядя Мастанбал такой старый.

– И вовсе мой папа не старый! – обиделся Югурта. – Видел бы, как он скачет на коне. А ты, дедушка, старый: ты сидишь дома.

– Да, внучек! Я старый. – Масинисса погладил мальчика по голове. – Но старый – не тот, кто не может сесть на коня. У старого нет сверстников, и никто не помнит его молодым.

– И ты еще разговариваешь сам с собой, – добавил Югурта. – Вспоминаешь какого-то Сципиона. Это его лагерь под Карфагеном?

– Тогда было все другое… Другой Карфаген, другая Нумидия, нераспаханные степи, другой Сципион… Тому я помогал. Будь я моложе, я бы еще исправил свою ошибку.

Масинисса наклонился к кубикам и дотронулся высохшими пальцами до квадрата римского лагеря.

– Я бы повел конницу сюда и сбросил ромеев в море. А потом из лагеря, – старец вынул из стены кубик, – вышел бы суффет Гасдрубал. Мы бы с ним обнялись, как братья, я бы заключил союз с ним и его городом на вечные времена. Я бы помог ему вернуть Испанию и острова…

В комнату вошел слуга.

– Тебя хочет видеть эллин, – сказал он.

– Пусть войдет. Дети! Поиграйте в перистиле.

В детскую вступил Полибий. Поклонившись царю, он представился:

– Полибий, сын Ликорты.

– Ликорта! Я что-то вспоминаю. Да! Это имя носил стратег ахейского союза, достойный наследник Филопемена.

– Это мой отец, – подтвердил Полибий.

– Сейчас Ахайя переживает тяжелые времена. Почему бы ахейцам не заключить союз с Карфагеном? Говорят, что в беде двоим легче.

– Извини, царь, но я не из Ахайи. Я из римского лагеря под Карфагеном.

– Ахеец, сын Ликорты, в римском лагере? Я стар, и мне это трудно понять.

– Сейчас объясню. Семнадцать лет я жил в Италии как изгнанник. Вначале я только и думал о возвращении на родину. Но потом мне попал в руки дневник Сцициона. Я стал писать историю той войны, идя следом за твоим другом Сципионом. В дневнике много говорится о тебе. Там есть непонятные мне имена.

3

Ц и р т а – столица Нумидии.