Страница 5 из 15
– Ну, знаешь, – повторяет она, передвигая руку, чтобы понадежнее прикрыть страницу. – Всякое.
Он понимает, что с остриженными волосами она должна, по идее, выглядеть пацанкой, плутоватым сорванцом, как та девушка в фильме про Париж. Но не получается, не с ее круглым лицом и плоским носом. Она похожа на викторианскую больную, идущую на поправку.
– Не забудь про массовую миграцию из сельской местности в город, – слышит он свой голос, – появление больших городов и…
– Да, да, знаю, – отвечает она, поворачиваясь обратно к столу.
Кажется, или она говорит сквозь зубы? Позволь я тебе помогу, хочется ему произнести, позволь попытаться. Но он не знает, как это сказать, чтобы не выглядеть, как назвала бы это Ифа, «безнадежным дурнем». Ему просто хочется, чтобы их что-то объединяло, чтобы была часть жизни, в которой они стояли бы плечом к плечу, как раньше, до…
– И железные дороги, – слышит он свой голос; кажется, или он включил глубокий властный голос, который использует в классе – зачем он делает это здесь, на чердаке собственного дома, говоря с собственной женой? – То, как они облегчили и ускорили транспортное сообщение, построили их, конечно, ирландцы, и…
Она чешет голову быстрым раздраженным жестом, заносит ручку, чтобы сделать пометку на странице, но потом отводит руку.
– И еще я советовал бы прочесть…
– Может, ответишь ему? – перебивает она.
– Кому отвечу?
– Хьюи.
Он обращает слух за пределы чердака, на что-то, кроме жены, и до него доходит голос сына, зовущий:
– Папа, паааап, ты скооооооро?
Когда Клэр познакомила его со своими родителями, то он был поражен, как они все друг с другом милы. Как необычайно вежливы, предупредительны. Родители называли друг друга «солнышко». За обедом ее мать спросила, можно ли его потревожить, не затруднит ли его передать масло? Он не сразу расшифровал грамматику этого предложения, пробравшись ощупью вдоль мудреных семантических петель. Отец принес матери шарф (шелковый, с узором из медных замочков), когда она заметила, что похолодало. Брат охотно обсуждал игру в регби, которая в тот день была в школе. Родители расспрашивали Клэр, зовя ее медвежонком, про курсовые, лекции, про даты экзаменов. Еду подавали на фарфоровых блюдах, каждое со своей крышкой, накладывали друг другу, потом предлагали добавки.
Его это изумило. Хотелось расхохотаться. Ни крика, ни ругани, никто не вскакивал из-за стола, никто не дулся молча, не пихался, чтобы получить порцию картошки. Здесь не кидались ложками, никто не хватал разделочный нож, не подносил его к горлу и не кричал: «Мне что, зарезаться прямо здесь и сейчас?» Он не думал, что кто-то в его семье смог бы смутно обозначить направление его диссертации, тем более взять календарь и записать даты и подробности экзаменов, не говоря уж о том, чтобы развернуть список книг, которые могут оказаться ему полезны, а о том, чтобы кто-то принес эти самые книги из библиотеки, можно было забыть.
Он обнаружил, что их расспросы о том, что он изучает, сколько часов преподает, хватает ли ему времени на то, чтобы заниматься наукой, вызывают у него легкую панику. Он бы предпочел, чтобы они не обращали на него внимания и он мог бы съесть как можно больше, поразглядывать масляные картины, висевшие на стенах, окно с эркером, выходившее на широкую лужайку, освоиться с откровением, что он спит с девушкой, которая все еще называет родителей мамой и папой.
Но они не отступали. Сколько у него братьев и сестер? Чем они занимаются? Где он вырос? То, что его отец работает в банке, их, казалось, удовлетворило, но известие о том, что на лето он собирается в Ирландию, похоже, вызвало удивление.
– Родители Майкла ирландцы, – сказала Клэр; показалось, или в ее голосе прозвучало что-то вроде предупреждения, окружающая среда слегка подернулась рябью?
– В самом деле?
Ее отец взглянул на него, словно ища какое-нибудь физическое проявление сказанного. Майкла охватило острое желание прочесть «Богородице», просто посмотреть, как они отреагируют. «Что есть, то есть, – объявит он за артишоками (жуткие, несъедобные, колючие штуки), – я католик, и я лишил вашу дочь девственности».
– Да, – сказал он вместо этого.
– Из Северной Ирландии? Или из Южной?
У него ушло мгновение на то, чтобы подавить желание поправить отца Клэр: из Ирландской Республики, хотелось ему сказать, а не из Южной Ирландии.
– Из… эээ… – Он сглотнул. – С юга.
– А. Но вы ведь не в ИРА[5], правда?
Его рука, подносившая еду ко рту, застыла. Лист артишока завис в воздухе. Капля растопленного масла упала на тарелку. Он уставился на мужчину, сидевшего перед ним.
– Вы меня спрашиваете, не в ИРА ли я?
– Папа, – пробормотала Клэр.
Тот усмехнулся быстрой тонкой улыбкой.
– Нет. Просто вдруг вы или ваша родня…
– Не состоит ли в ИРА моя родня?
– Просто спросил. Я не хотел никого обидеть.
В ту ночь он взял Клэр на ее цветастом покрывале, на ковре, на подушках сиденья под окном. Собрал пшеничный шелк ее волос и поднес к лицу. Кончил, зажмурившись, и когда понял, что не надел презерватив, обрадовался, злобно обрадовался, и на следующее утро все еще радовался, когда она сидела напротив, такая безупречная в летнем платье с узором из веточек, на стуле с прямой спинкой, накладывала себе яичницу и спрашивала отца, что ему передать.
Радость поугасла три недели спустя, когда она пришла и сказала, что месячные не начинаются. Еще меньше радости осталось, когда через месяц он отправился домой сказать родителям, что женится. Мать бросила на него быстрый оценивающий взгляд, потом села за стол.
– Ох, Майкл Фрэнсис, – прошептала она, прижав руку ко лбу.
– Что? – сказал отец, переводя взгляд с матери на него. – Что такое?
– Как ты мог так со мной?
– Что? – повторил отец.
– Он кого-то обрюхатил, – пробормотала Ифа.
– А?
– Обрюхатил, папа, – повторила она громче, развалившись на диване, перекинув идеальные четырнадцатилетние конечности через подлокотники. – От него забеременели, сунул булочку в духовку, подкинул девушке проблем, сделал…
– Хватит, – приказал отец.
Ифа дернула плечом, потом посмотрела на Майкла, как будто он ее по-новому заинтересовал.
– Это правда? – произнес отец, повернувшись к нему.
– Я… – Он развел руками.
Так не должно было получиться, хотелось сказать. Не на ней я должен был жениться. Я собирался писать диссертацию, спать со всеми, кто даст, потом поехать в Америку. Брак и ребенок в планы не входили.
– Свадьба через две недели.
– Две недели!
Мать заплакала.
– В Хемпшире. Приезжать не надо, если не хотите.
– Ох, Майкл Фрэнсис, – повторила мать.
– Где в Хемпшире? – уточнил отец.
– Она католичка? – спросила Ифа, покачивая голой ногой, и выкусила полумесяц из печенья.
Мать задохнулась.
– Да? Католичка? – Она взглянула на Святое Сердце, висевшее на стене. – Пожалуйста, скажи, что да.
Он откашлялся, бросил на Ифу гневный взгляд.
– Нет.
– А кто тогда?
– Я… Я не знаю. Англиканка, наверное, но я не думаю, что это важная часть…
Мать сорвалась со стула с воем. Отец ударил газетой о ладонь. Ифа произнесла, ни к кому определенному не обращаясь:
– Он взял и обрюхатил протку.
– Рот свой закрой на хрен, Ифа, – прошипел он.
– Что за выражения, – громыхнул отец.
– Это смерть моя! – кричала мать в ванной, гремя пузырьками с успокоительным. – Лучше сразу меня убейте!
– Ладно, – пробормотала Ифа. – Кто начнет?
Родился Хьюи, и жизни Клэр и Майкла Фрэнсиса пошли другим путем. Клэр получила бы диплом по истории и устроилась бы на работу, которая ждала девушек вроде нее после выпуска: могла бы работать в журнале или, может быть, секретарем. Сняла бы пополам с подругой квартиру в Лондоне, завалив ее тряпками и косметикой. Записывали бы друг для друга, кто звонил, принимали молодых людей за ужинами, состряпанными на узкой кухне. Стирали бы трусики в раковине и сушили над газовой плитой. Потом, через несколько лет, она вышла бы замуж за адвоката или бизнесмена, и они бы переехали в дом, как у ее родителей, в Хемпшир или Суррей, и у Клэр было бы несколько ухоженных детишек, и она бы рассказывала им истории о своих девических деньках в Лондоне.
5
Ирландская республиканская армия – военизированная группировка, целью которой является достижение полной самостоятельности Северной Ирландии от Соединенного Королевства.