Страница 15 из 15
Как бы то ни было, Ифа-Ева осталась на второй год, потом еще раз. В семь она все еще ходила в первый класс младшей школы, сидела, упираясь коленками в крышку крошечного столика в заднем ряду, писала буквы не в ту сторону и вверх ногами, а слова по диагонали или задом наперед, нечитаемые цифры у нее текли справа налево, словно отраженные в зеркале.
В это время Моника начала встречаться с Джо или проводила вечера за учебниками по сестринскому делу, так что она слегка отвлеклась от «проблемы Ифы», как это называли в семье. Именно из-за наличия в ее жизни Джо она получила – впервые – особое освобождение от присмотра за Ифой, от ответственности за нее.
Но потом однажды вечером, когда Ифа, так и учившаяся в первом классе, боролась с историей из букваря про кота и мышку, а Майкл Фрэнсис писал для нее буквы, Джо наклонился вперед со своего стула:
– Почему ты так делаешь? – спросил он.
Ответа не было.
– Ифа? Зачем ты так делаешь?
Она неохотно подняла глаза, вся перекосившись, прикрыв один глаз ладонью, и было видно, как кот и его деяния с ковриком и мышкой утекают с ее лица.
– Как – так?
– Закрываешь глаз рукой, – пояснил Джо, стряхивая пепел в камин.
– Так буквы не прыгают по странице, – ответила Ифа, возвращая руку на место и снова переводя взгляд на книжку.
Джо этот ответ очень позабавил, и он в тот вечер поделился этим с парой человек в пабе. Монику бросало в жар, когда он рассказывал. Она не хотела, чтобы над Ифой смеялись, не хотела, чтобы люди знали, что сестра у нее странненькая.
Но потом Джо позвал Монику замуж, и стало неважно, что Ифа загадочным образом отказалась учиться читать. Стало неважно, что Ифа так и не научилась писать ни буквы, ни слова. Неважно, что ей, Монике, приходилось делить комнату с девочкой, которая просыпалась ночью от разговоров с самой собой или от криков из-за того, что приснился кошмар. Стало уже неважно, что она плохо сдала экзамены за первый курс сестринской школы, что отец все больше молчал, а мать упорно носила плащ, прорехи на котором были заделаны степлером. Больше ничто не было важно, потому что она уходила из этой семьи в свою. Неважно, если ей придется бросить образование, потому что на самом-то деле какой смысл продолжать, если скоро у нее будет муж и квартира над магазином, будет собственный дом?
– Ну, меня не спрашивай, – сказала Моника брату по телефону. – Я понятия не имею, как с ней связаться.
Нью-Йорк
Пока Майкл Фрэнсис ругается с Моникой, пока Моника, положив трубку, идет через прихожую обратно в столовую и позволяет себе рухнуть в объятия Питера, сдаться его особенному запаху – смеси испарений растворителя, дубовой пыли и полироли, – Ифа в трех с половиной тысячах миль западнее, где на пять часов меньше, карабкается по лестнице многоквартирного дома в Верхнем Вестсайде. На плече у нее висит сумка, на ногах пара незашнурованных ботинок, и они начинают причинять ей неудобство, но она уже слишком далеко зашла, чтобы остановиться.
Сумка тяжелая, день жаркий и пыльный, ноги скользят и ездят в ботинках, те на размер велики, но она не смогла их не купить.
– Русские армейские ботинки, – сказал человек с блошиного рынка, пока она их мерила, сидя на краю тротуара ногами в канаву. – Прослужат пару зим, – уверял он.
Она дергала и крутила завязанные узлами шнурки, пальцы ее ног расправлялись и заполняли пространство внутри задубевшей кожи. Смешно, она всегда думала, очень смешно, что твои ноги проводят столько времени в месте, которое ты даже не видишь. Она щурилась в темноту, в смутно видимые мыски обуви, но никогда не могла соотнести эти полукруглые туннели с мягкими влажными пространствами, так близко знакомыми ее ногам.
– Они небось по степям бегали, – произнес Гейб, подняв ее ногу, чтобы рассмотреть подошву ботинка. – Довольно маленькие для солдата, – заметил он.
Майкл Фрэнсис пытается загнать детей в пижамы; выдавливает зубную пасту на их одинаковые щетки. Гретта открывает комод и находит старый набор для макраме, на котором висит незаконченное кашпо. Моника принимает бренди из рук Питера; она сидит на диване, подвернув ноги под себя. А Ифа останавливается, чтобы перевести дыхание перед последним пролетом.
У нее на ногах ботинки мертвеца; в сумке бесчисленные коробки фотопленки, особого вида, который нужен Эвелин, он хорошо переносит обработку бромидом серебра, который заливает белым обесцвеченные фоны фотографий Эвелин, передает отпечаток каждого изгиба, каждой впадины, каждого контура, каждой напряженной мышцы в выражении ее моделей. Продают ее только в одном магазине в Бруклине, так что примерно раз в пару месяцев Ифу отправляют пополнять запасы. Ей нравится дорога в те края, она начинается в чреве Манхэттена, а потом поднимается к свету, который штрихует наискосок лица пассажиров.
Табличка, возле которой она стоит, опершись на перила, любому другому сообщила бы: «6-й этаж», но Ифа отворачивается, избегая ее взгляда, словно она – человек, который причинил ей зло. Текст для Ифы скользок и опасен. Ему нельзя верить. Сейчас на табличке может быть написано «6-й этаж», а через секунду буквы с тошнотворной легкостью переместятся и превратятся в «Босой стаж», или «Стой песок», или «9-й паж».
Когда Ифа только приехала в Нью-Йорк, она никого не знала. Примчалась в спешке, словно тот, кто спотыкается, войдя в комнату. Свою жизнь в Лондоне она демонтировала за несколько дней, раздав то, что не могла взять с собой, и оставив велосипед на тротуаре с запиской: «Даром, кому нужен». Она знала кого-то, кто знал одного американского чувака, который сказал, что его крестный управляет музыкальным клубом в каком-то месте, которое называется Бауэри. Он даст Ифе работу, парень был в этом уверен. План зыбкий, но она его приняла.
Когда она только приехала в Нью-Йорк, она заметила, что все время высматривает семьи. На улице, в кафе, в очередях в кинотеатр, под тенистыми кронами деревьев в Центральном парке. Увидев семью, она принималась ее разглядывать. Заходила за ней в магазины, садилась рядом на скамейки, тянулась, чтобы услышать разговоры. Возраст ее не особенно интересовал: годилась любая. Она заглядывала в коляски и ощущала удовлетворение, когда видела на лице младенца намек на материнские необычайно широко расставленные глаза или волосы мыском. Наблюдала, как отец и дочь-подросток вместе едят пончики возле магазина деликатесов на углу и оба одинаково облизывают нижнюю губу, судя по всему, не сознавая, что отражают друг друга, как в зеркале. По дороге к метро она каждое утро встречалась с пожилой матерью и дочерью, которые были накрашены помадой одного цвета; у них были одинаковые тонкие, летучие волосы. Мать зачесывала свои в шиньон; дочь свои остригла – из вызова, всегда думала Ифа, – суровым бобом, который ей не шел. Ифе часто хотелось прошептать: просто сдайся, отрасти их и сделай шиньон, тебе будет лучше.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.