Страница 14 из 18
В основе «духовной политики» большинства властителей послевоенной Японии лежало либо искоренение «японского духа», либо его приспособление ко вкусам и желаниям новых хозяев One World. Не надо питать иллюзий на этот счет. Как бы ни выступали против «наследия Токийского процесса» записные японские «ястребы» вроде экс-премьера Накасонэ Ясухиро, они должны быть благодарны ему, как и вообще всей послевоенной чистке правящей элиты, потому что иначе пришли бы во власть только в предпенсионном возрасте – власть в Японии традиционно была привилегией пожилых. Эти «правые» пытались адаптировать «японский дух» для Pax Americana, т. е. делали прямо противоположное тому, что их предки. Весь послевоенный японский «консерватизм» и «неоконсерватизм» проникнут отрицанием консервативного и тем более консервативно-революционного наследия довоенного времени, в котором акцент делался не на материальной, а на духовной стороне политики и вообще всей человеческой жизни.
Японские интеллектуалы не против глобализации. Некоторые лишь робко возвышают голос против односторонней американизации, которая успела растерять значительную часть своей привлекательности. Япония американизировалась более чем достаточно, пора вспомнить и о самой себе (издать бы там записи Георгия Свиридова о духовных и культурных последствиях американизации!), но чтобы не скатиться к примитивному национализму, ограниченному одним лишь собственным, пусть богатым, но в современных условиях явно недостаточным наследием, надо поместить себя в более широкий и при том органичный контекст.
Искреннее и полное возвращение Японии и «японского духа» в азиатский духовный, цивилизационный и культурный контекст представляется автору этих строк наиболее продуктивным ответом на вызов нынешнего витка глобализации. Япония может «сохранить лицо» только в естественной для нее среде. Тем более, что многие уже давно воспринимают широко понимаемую Азию (в Японии традиционно говорят о Тоа, «Восточной Азии») как единую в своих основах цивилизацию, как исторически сложившуюся и вполне дееспособную альтернативу «белой» западной цивилизации. В 1928 г. хорошо знавший Японию и ее духовную культуру американский философ Дж. Мэйсон призывал к духовному согласию и диалогу: «Запад не может заимствовать все, что предлагает Восток, целиком и полностью, равно как и полное принятие западной материалистической активности не принесет Востоку никаких выгод. Однако заимствование утилитарных черт Запада не нарушит духовности и эстетизма Востока, равно как и Запад не лишится своей способности к материальному прогрессу, поучившись у духовного и эстетического развития Востока… Ни Восток, ни Запад нельзя идеализировать за счет другого. Восток и Запад – партнеры друг для друга, потому что они в равной степени недостаточны»[41].
Актуально и сегодня. Не сознанием ли этого вызвана новая волна интереса – пока среди интеллектуалов – к наследию теоретиков цивилизационного, духовного и культурного единства Азии Окакура Какудзо, Нитобэ Инадзо, Окава Сюмэй, а также издавна популярного в Японии Рабиндраната Тагора. Эта тенденция последнего десятилетия старого и первого десятилетия нового веков заслуживает самого пристального внимания.
Да, в плане материальном лучше ориентироваться на развитые страны, нежели на развивающиеся, хотя и у последних можно поучиться динамике, если сам ее теряешь, но в духовном, культурном плане сохранить лицо можно только в свойственном тебе контексте, в рамках своей или родственной традиции, как бы ни ополчалась на нее глобализация.
Особенности национального кризиса
Для Японии нынешний виток глобализации снова совпал с периодом кризиса, поразившего экономику, политику и общество. Случайность это или вредоносные последствия глобализации? Ответить однозначно на этот вопрос я не решусь.
Анализируя положение современной Японии в глобализирующемся мире по схеме, предложенной авторами концепции нашего проекта, приходишь к интересным выводам. Роль Японии в нынешней мирохозяйственной динамике исключительно велика, даже несмотря на кризис, – это ясно без особых пояснений, а если таковые потребуются, то лучше пусть их дадут специалисты по экономике. Интересно другое: образ Японии как «успешной» страны, могущей служить примером для подражания, в послевоенное время связывался с ее экономическими достижениями, прежде всего и исключительно с ними. Роль Японии в мировой политике остается, как минимум, второстепенной ввиду ее исключительного подчинения США: в мелочах Токио дозволяется проявлять видимость независимости и даже фрондировать, но во всех сколько-нибудь значимых случаях решение остается за Большим Братом.
Пока в экономике все обстояло гладко, особых возражений против такой подчиненности не было. Экономическое преуспеяние и вызванное им материальное удовлетворение населения избавляли страну от политических амбиций. «Если считать, что идеалом современного государства, – писал в 1991 г. Сакаия, – является достижение богатства, равенства, мира, безопасности, то сегодняшняя Япония – страна, почти полностью достигшая этого идеала, ближе всех подошедшая к раю» (с. 34). Робкие и нечастые попытки «сказать нет», как в нашумевшей книге 1979 г. писателя и политика Исихара Синтаро и главы концерна «Sony» Морита Акио[42], так и остались словами. В утешение самолюбия политиков Японии отводилась роль «непотопляемого авианосца» – бастиона против коммунизма (коего ныне нет), СССР (ныне – успешно глобализируемая Россия), КНР (та же глобализация, но по более сложному сценарию), наконец, КНДР. Какая же Политика без Врага?! – это еще Карл Шмитт постулировал.
Но вот экономика в кризисе. Японская экономическая модель оказалась не безупречной. «Менеджмент японского образца», который, по словам Сакаия, «и есть японская культура достойная распространения ее во всем мире» (с. 63), оказался в полной мере применим только в Японии, да и то с небесспорными результатами. Впрочем, тот же Сакаия на соседней странице обронил: «он <японский менеджмент – В.М> эффективен лишь в случаях, когда речь идет о предприятиях, выпускающих массовую стандартную продукцию, и не состоятелен при отсутствии предпосылок к расширению производства» (с. 65). Поскольку в настоящее время массовое серийное производство по большей части вынесено в страны «третьего мира» и бывшие социалистические страны, то туда, надо полагать, и надлежит нести эту «культуру». Азия успешно учится у японцев, как некогда японцы – у европейцев и американцев. А вот в том, что опыт японского менеджмента может принести реальную пользу России или странам Восточной Европы, я очень сомневаюсь – прежде всего, в силу глубоких цивилизационных и психологических отличий.
Уже на излете «экономики мыльного пузыря» ответственные люди в Японии заговорили о… малой эффективности производства и низкой производительности труда японцев, как ни неожиданно это может прозвучать для тех, кто воспитан на рассказах о японском трудолюбии и усердии. Однако, усердие, выражающееся в продолжительном рабочем дне и сверхурочных, – вовсе не показатель эффективности. По данным на сентябрь 1991 г., Япония по производительности труда на одного рабочего среди ведущих развитых стран мира стояла ниже Швеции, а шведы никогда «трудоголиками» не считались (лентяями, впрочем, тоже).
Весной 1992 г. у автора этих строк в Токио состоялся вполне «бытовой», но примечательный разговор со сверстником – молодым клерком крупной торговой компании, недавно принятым на работу. В сугубо неформальной обстановке за кружкой пива мой собеседник заявил, что корень всех бед России (вспомним, какое это было время!) – в лености русских, в отсутствии у них трудолюбия. Мне стало «обидно за державу», но парировать – опять-таки в тех условиях – было нелегко, и я прибег к следующему логическому ходу:
– Сколько времени ты проводишь на работе и каков твой рабочий день официально?
41
Mason J.W.T. The Creative East. New York, 1928. P. 12.
42
При подготовке американского издания книги Морита отказался от авторства, опасаясь повредить продажам изделий «Sony» в США, зато Исихара сделал выражение «способность сказать “нет”» («но»-то иэру) своим политическим брэндом.