Страница 47 из 60
Багажа у них становилось все меньше: белье и платья разрезали на бинты, столовое серебро украли, книги ушли на растопку, меха истрепались, хрусталь разбился, а драгоценности пришлось распродавать по камушку! Княгиня провела рукой по нитке отменного жемчуга, обвивавшей ее гордую шею, — остались сущие крохи.
В Девон они прибыли налегке…
Маргарет отхлебнула чай, вернула чашку на стол и заметила:
Но вам совсем не обязательно так жить, миссис Львова! Вы можете вернуться…
Куда?
Вернуться домой.
Либо у человека есть дом, либо его нет! Куда вы мне предлагаете вернуться, доктор Уолтроп, на чердак в Париже или в румынский клоповник?
Нет, вы можете вернуться в Россию.
России больше не существует.
Вы можете вернуться к своему отцу, — поправилась Маргарет. — Академик Горовой — авторитетный ученый, он столько лет разыскивает вас и внучку, испробовал все официальные и неофициальные каналы. Одни московские знакомые просили передать вам… Вот это…
Маргарет вынула из сумочки и протянула княгине плотный сероватый конверт. Миссис Львова взяла его, пробежалась пальцами по краям. Потом внимательно посмотрела на леди Уолтроп, перевела взгляд на лицо Огаста, чуть прищурилась, как будто сравнивая, и осведомилась:
Вы двое родственники?
Нет!
Но мы вместе выросли, — уточнила леди-доктор.
Ясно, — миссис Львова сложила конверт пополам, не вскрывая, аккуратно разорвала по сгибу, вновь сложила половинки — разорвала еще и еще раз, пока не превратила его в бумажные клочки, швырнула их на пол. Покончив с письмом, она выпрямилась в полный рост, с усилием подняла тяжелую трость и указала набалдашником на двери так решительно, что покачнулась:
Покиньте мой дом! Оба!
Мама! Но мистер Картрайт ни в чем не провинился… его не за что выгонять, — княжна подхватила мать под локоть, усадила ее в кресло, а затем шагнула к молодому человеку: — Огаст!
— A
— Tak nelzyal Nelzya, — разрыдалась девушка.
Огаст замешкался, хотел было броситься к Анне, но княгиня с непреклонностью повторила:
Вон отсюда! Немедленно!
Дверь скрипнула, вытолкнув Гасси и Мардж предвечернюю духоту. День выдался на удивление безветренным, деревья отцвели, и лепестки беззвучно осыпались вниз, улицы опустели, остались только длинные и печальные тени…
Говорить не хотелось. Мистер Картрайт молча пошел к рыночной площади, сразу за которой находилось здание суда, а тени словно гнались за ним, угрожая настигнуть и взять в кольцо. Он уже обогнул сельскую амбулаторию, делившую невысокое опрятное здание с полицейским участком, и перешел на другую сторону улицы, чтобы укрыться в тени от косых лучей заката, когда Маргарет нагнала его и зашагала с ним в ногу.
Хватит за мной шпионить — оставь меня в покое! — бросил он через плечо.
Я просто иду в суд: интересно, какой штраф взыщут с Горринга в этот раз. Гасси, зачем ты мне нужен, сам подумай?
Леди Уолтроп презрительно передернула плечами. Вдруг на дорогу прямо перед мистером Картрайтом свалился здоровенный мохнатый паук, белые пятнышки на его спине напоминали оскалившийся череп.
Огаст остановился и резко повернулся к леди Уолтроп:
Мардж, ты специально это подстроила!
Что я подстроила?
Это письмо дурацкое!
Знаешь, Гасси, когда люди хотят быть вместе, их никто не разлучит. Вы с нею вправе жить, как хотите. Например, я никогда не спрашиваю разрешения у отца… — Маргарет оперлась на его руку.
Любознательным старушкам, глазевшим на молодых людей из-за клетчатых занавесок, они должны были казаться любезничающей парочкой. Огаст улыбнулся невидимой публике и зашипел Маргарет прямо в ухо:
Потому что привыкла брать все, что пожелаешь, и ни с кем не считаться! Ты просто так развлекаешься, и ничего больше, эгоистичная сука! Не смей меня больше называть Гасси. Я тебе не родня, и никогда не буду, поняла! Как же я тебя ненавижу, с самого детства… Надеюсь, ты подохнешь, как и твоя мамаша, в психушке!
Маргарет побледнела и повисла у него на руке:
Огаст, ты тоже его слышишь? Череп зовет тебя, скажи?
Он с трудом отпихнул леди подальше от себя, в висках колотилось и шумело — паук полз по дорожке прямо к нему, подбирался все ближе. Черное и опасное нечто надвигалось вместе с ним, как вечерние тени, противно тянуло за ниточки внутри, звенело высокой нотой и не давало покоя:
Ничего я не слышу! Мне не нужен чужой череп — у меня есть свой собственный!
Паук замер, поравнявшись с носком Огастова ботинка. Гасси в сердцах поддел мерзкое создание ногой и отшвырнул так, что черный мохнатый шар перелетел через живую изгородь и исчез в газонной траве. Воздух сразу же наполнился колючими электрическими разрядами и запахом гари. Раздался сухой треск: стекла в здании полицейского участка лопнули и рассыпались, из окон вырвались языки пламени — многочисленные, высокие и смертоносные, похожие на головы сказочного дракона. Следом выпрыгнул полицейский, упал на землю и катался по ней, чтобы погасить тлеющую одежду, а наружу уже пополз черный маслянистый дым — разом из всех щелей, взмывая вверх вместе со сполохами и искрами, собираясь в высокий гудящий столб.
Дом полыхал, как брошенная в камин обувная коробка. Раздался истерический звон пожарного колокола, люди бежали отовсюду и во всех направлениях одновременно. Доктор Уолтроп устремилась к огню, успевшему перекинуться на амбулаторию:
Череп!.. Череп остался в кабинете! Он сгорит…
Глупо было ее удерживать — Огаст только вырвал из рук Маргарет сумочку, а сама леди исчезла в клубах дыма и пламени.
Надо было бегом бежать — разыскивать полицейских, узнать, что стало с задержанными, запертыми в полицейском участке. Ведь оставалась надежда, что их успели отвести в здание суда! Но ноги не слушались — двигались так медленно, как будто Огаст брел в глубокой темной воде; он сам не заметил, как оказался в водовороте событий, все ближе подбирался к эпицентру людской суеты, пламени и жара.
На площади появилась сверкающая, как детская игрушка, пожарная машина, команда растягивала брезентовый рукав прямо у него под ногами, причем растерянного джентльмена без церемоний оттеснили к стене.
Мимо на одеяле пронесли обгоревшего полисмена — очертания людей и предметов расплывались в жаре и дыму, Картрайт начал задыхаться, стащил галстук, попытался расстегнуть воротничок — черное, едкое нечто заполняло мозг, напрочь вытесняя мысли. Пришлось схватиться за подоконник коттеджа, у стены которого он оказался, чтобы устоять на ногах. Цветочные горшки попадали на газон, цветы вывалились, а земля высыпалась на них могильными холмиками. Инстинктивно Огаст прижался лбом к холодному оконному стеклу: ему было видно, как с другой, благодатной, стороны на подоконнике стоит большая птичья клетка, а в ней скачет и щелкает клювом крупный дрозд. Птица смотрела на него и молила вернуть ей свободу!
Выпустить дрозда — вот его самое неотложное, первоочередное дело; Огаст ухватился за эту мысль, как за спасительный канат, способный выудить его из черной пучины подступавшего небытия. Несколько раз он безуспешно толкнул оконную раму локтем, потом наклонился, подыскал на земле подходящий камень и с размаху бросил в окно — звон разбитого стекла потерялся в общем шуме. Похоже, дом был пуст.
Никогда в жизни он не делал ничего подобного! И уж тем более не покушался на чужую собственность… Он просунул руку через дыру в стекле, острые края разорвали ткань на пиджаке, но ему все же удалось открыть дверку клетки. Благодарная птица выпорхнула наружу, сделала круг над пожарищем, затем резко спикировала вниз и весело заработала клювом: добычей отважной птахи оказался большущий черный паук.
Гасси досмотрел птичью трапезу до самого конца. Голова его стала пустой и легкой, как воздушный шарик, за затылок приклеенный к облакам. Он побрел следом за птицей, порхавшей с ветки на ветку над самой землей, — подальше от гари, грохота и гама, мимо опустевших домов с газонами и клумбами, туда, где вымощенные камнем дорожки сменились утоптанной травой, пока не вышел на самую окраину деревни — перед ним расстилалось старое кладбище…