Страница 52 из 95
Чарльз поразил меня, заявив, что ничего чудовищного в моем поведении не видит. То, что я чувствовала, вполне естественно. Я удивилась также, узнав, что еще до нашего развода он обращался к психиатру. Врач сказал ему, что в вопросах секса женщины ничем не отличаются от мужчин и все разговоры насчет того, что мужчинам-де нужна страстная любовь, а женщины могут обходиться без нее, — просто вздор. Но, продолжал Чарльз, помочь он ничем не мог. Все крылось в сознании. Так сказал психиатр. Если не считать признанной импотенции, хочет мужчина спать с женщиной или нет — это зависит от каких-то мозговых центров. Он признал, что не придавал большого значения любви, целиком отдаваясь работе. В результате любовная сторона брака становилась для него все менее и менее значимой. Он просто махнул на нее рукой. Когда я ушла, он начал отдавать себе отчет в том, насколько сам в этом виноват.
Я молча слушала. Видела его несчастное сморщенное лицо и понимала, как страшно неприятно ему произносить все это. Бедный, бедный Чарльз! Как часто он бывал напыщен, становился в позу оскорбленного достоинства. Это срабатывал защитный механизм, призванный поддержать его мужское тщеславие и прикрыть его слабости.
Теперь мне стало ясно: Чарльз понял тогда, что я нашла в Филиппе Кранли все то, чего хотела от жизни, и это чуть не убило его.
— Крис, — заявил он, — все сводится к тому, что я не Филипп Кранли и никогда им не буду. Я не слишком темпераментный мужчина. Но, клянусь Богом, я мог бы вести себя, по крайней мере, по-другому, чем в прежние времена. Если ты решишь снова жить со мной, Крис, тебе придется мириться с моими недостатками, но я думаю, что могу в какой-то мере их исправить.
Это настолько тронуло меня, что многих лет пренебрежения, озлобления и ощущения себя несчастной словно бы и не бывало. Завладев его рукой, я не выпускала ее из своих рук. Я плакала и все никак не могла остановиться. Он ничего не мог со мной поделать. Но впервые за долгие годы я поняла истинное значение слова «покой».
Перестав плакать, я спросила:
— Ты в самом деле хочешь, чтобы мы начали все сначала? Можешь ли ты простить мне то, что я сделала?
— Я же принял на себя часть вины, так что не будем об этом говорить. Если ты сейчас тоже попытаешься сделать шаг в этом направлении, я готов.
— Я постараюсь, — кивнула я, вытирая, слезы.
— Тогда поговорим о том дне, когда я вернусь домой. Давай пригласим Райс-Холкитов и еще парочку друзей, выпьем рюмочку и отпразднуем.
Не могу описать, какой невероятно счастливой сделали меня его слова. Они действительно сблизили нас. Снова мы выступали как одна команда. Я чувствовала невыразимое облегчение от того, что прощена и Чарльз хочет начать наш брак с новой страницы. Конечно, он был прав, когда говорил, что никогда не сможет походить на Филиппа. Люди не могут изменить свою натуру только потому, что пережили катастрофу. В основе своей он всегда останется тем же Чарльзом, упрямство которого меня всегда бесило.
Мы оба можем попытаться быть более терпимыми, относиться с большим пониманием друг к другу, и все-таки между нами неизбежно будут возникать разногласия.
Как только Чарльз снова станет на ноги, он вернется в большой бизнес. Я так ясно представляла себя опять брошенной, грустной или разочарованной. А учитывая человеческую натуру, не исключено, что в особенно скверные минуты я могу и пожалеть, что не ушла к Филиппу. Но такое настроение будет недолгим.
Я разработала кое-какие планы на будущее — в частности, собираюсь предложить продать Корнфилд, который связан для нас теперь с неприятными воспоминаниями, и перебраться в коттедж поменьше, а если дела у Чарльза пойдут хорошо, снять также небольшую квартиру в Лондоне.
Когда я в последний раз видела Фрэн, она изрекла еще одно из своих пророчеств.
— Давай поспорим, что в результате всего этого вы с Чарльзом произведете на свет еще одного младенца? Ты еще молода и здорова, дорогая моя, и, быть может, сынишка — это как раз то, что нужно. Если спросить меня — идея, правда, кошмарная, но я пришла к заключению, что ты рождена для материнства.
Быть может, она права. Может, я действительно такая. Но в своих планах я так далеко не заходила. Уверена, что и Чарльз тоже.
На этом я заканчиваю свой дневник — раз и навсегда. Интересно, прочтет ли его когда-нибудь и кто-нибудь, в частности Джерими?
18
Чарльз вернулся домой за неделю до Рождества.
По столь торжественному случаю Кристина нарядилась в новое платье, купленное еще в Лондоне, и надела золотую цепочку и такие же сережки, которые Чарльз подарил ей еще до их разрыва. Она также приодела Дилли. Умненькая и веселая девочка успела уже совсем оправиться после смерти брата.
Счастливая Дилли, думала Кристина, как хорошо пребывать в этом возрасте, когда трагедия смерти пока еще не ранит душу так глубоко и надолго! Она даже часто говорила о Джэй-Джэе — как она называла Джеймса, — о том, что он любил делать, а когда к ним приходили в гости новые друзья, она прямо-таки с гордостью сообщала им, что Джэй-Джэй отправился к Богу-Отцу.
Дилли с этим смирилась.
Кристина тоже смирилась, но ее рана продолжала кровоточить и болеть, и ее нелегко было залечить.
В Дилли просыпалось смешное детское тщеславие. Этой девчушке уже хотелось нравиться. Она сама выбрала для себя новое платье. Оно было сшито из зеленого бархата и напоминало Кристине ее собственное платье, которое она надела в день рождения, когда ей исполнился двадцать один год. Платье украшали отвратительные кружевные оборочки, но Дилли была от него в полном восторге и настояла на том, чтобы мать купила ей именно этот наряд к тому дню, когда папочка вернется домой.
Перед самым приездом Чарльза из больницы Кристина решительно убрала в ящик стола и заперла на ключ законченную рукопись — свой дневник. Она испытывала величайшее облегчение оттого, что ей незачем больше писать, но ведение этого дневника очень помогло ей. Фрэн была права, называя ее экстравертом. Она предпочитала вытаскивать все на свет божий, не давая неприятным мыслям прятаться где-то в глубине и растравлять душу, как это делал бедняга Чарльз.
Впрочем, в последнее время он повеселел и уже гораздо больше напоминал прежнего Чарльза, который ей нравился в далеком прошлом.
Она была рада, что он достаточно окреп и возвращается домой. Он научился ходить на костылях и теперь мог медленно передвигаться.
Кристина, с помощью говорливой и веселой Фоски, вычистила и отполировала мебель и постаралась украсить дом. В вымытых до блеска вазах всюду расставили цветы. Старый садовник притащил в дом все растения, какие смог найти в оранжерее. Среди прочих цветов красовалась парочка бронзово-красных хризантем. Право же, Кристина давно уже не чувствовала себя такой счастливой, как в это утро. Она сознательно захлопнула дверцу памяти, не выпуская оттуда воспоминания о недавних событиях. Она решила, что с ее стороны единственно правильным и великодушным будет отдать все силы, какие у нее еще остались, дню возвращении Чарльза, а потом и всем последующим дням.
Больничная машина подъехала к дому.
Кристина выбежала на улицу. Медсестра помогла Чарльзу войти. С минуту он постоял в холле, глядя на Дилли, которая как сумасшедшая выплясывала перед ним, крича:
— Я специально для тебя, папа, надела новое платье! Ведь правда, потрясающее?!
Он выразил восторг по поводу платья и нежно поцеловал дочь.
Кристина смотрела на него, испытывая робость перед этим человеком, с которым она была и не была разведена. Его согнутая спина тронула ее. На костылях он являл собой печальное зрелище. Серые фланелевые брюки и твидовый пиджак висели на нем как на вешалке. Он очень похудел — таким худым она его просто не помнила. Какое у него усталое, изможденное лицо. Она была потрясена, увидев при ярком свете морозного декабрьского утра как много седых прядей в его волосах.
«Он выглядит стариком», — подумала она.