Страница 32 из 95
— Уверяю вас, Уинифрид, что Чарльз приглашает гостей по своему усмотрению. Мы принимаем в Корнфилде многих его деловых партнеров.
— И все-таки, по-моему, он уже давно выглядит больным.
Я удивленно посмотрела на Уинифрид:
— Но он вовсе не болен. Если не считать легких простуд, Чарльз за все десять лет нашей совместной жизни ни разу не болел.
Дым щипал глаза Уинифрид. Вынув сигарету изо рта, она раздраженно затушила ее в пепельнице:
— И все-таки я считаю, что вы должны побольше о нем заботиться.
Я начала терять терпение:
— Подумайте, что вы говорите, Уинифрид.
— И я считаю, это просто позор, — перебила она, — что вы послали бедняжку Дилли в интернат. Несчастная крошка! Ведь ей всего семь лет!
Я встала. Напрасно воображала, будто выработала в себе сдержанность и способность игнорировать ее нападки. Ничего подобного! Я чувствовала, как лицо у меня пылает от гнева:
— Чарльз согласился со мной, что Дилли полезнее всего отправиться в интернат. Девочке стало страшно одиноко дома после того, как уехал Джеймс. Она умоляла нас позволить ей поехать в Льюис вместе с ее подружкой Розмари Райс-Холкит. Дочке Кэт Райс-Холкит тоже семь лет. Ни Кэт, ни я не хотели посылать дочерей в школу в столь раннем возрасте, но решили, что обе девочки — из тех детей, которым интернат просто необходим. Поверьте мне, и Дилли, и Розмари вовсе не мягкие чувствительные создания, какими вы их считаете, Уинифрид. Ни та, ни другая понятия не имеют о том, что значит скучать по дому.
Уинифрид хмыкнула:
— Как видно, вы просто не могли сами с ней справиться. Я всегда считала, что вы не понимаете ребенка.
— Я понимаю его не больше, чем вы меня, — с горечью произнесла я.
Наверное, хорошо, что именно в этот момент Чарльз вернулся в комнату. Мы с Уинифрид умолкли, сердито глядя друг на друга, пока наш гнев понемногу остывал.
Ушла из этого дома, как уходила всегда, — в состоянии нервного истощения и крайнего негодования. Неужели всегда во всем виновата только я?
Несколько лет назад я бы рассказала Чарльзу о нашем споре, попросила бы поддержать меня. Теперь же это для меня пройденный этап. По дороге домой я молчала, скептически слушая речи Чарльза. Он восхищался прекрасным угощением, которое преподнесла нам «милая старая Уин», и говорил о том, как бы ему хотелось, чтобы я не была такой вечно строптивой и несговорчивой.
Я начала терять всякую веру в себя.
Поразительно, как наш брак мог сохраняться так долго! Я никогда по-настоящему не знала мнения. Чарльза по наиболее серьезным вопросам. Он отказывался говорить о нас. Самоанализ и любое копание в собственной душе были ему ненавистны. Он попросту предоставлял жизни идти так, как она идет, всегда и во всем избирая линию наименьшего сопротивления. Когда я снова встретилась с Фрэн и обсудила с ней ситуацию, та сказала, что наш брак лучше всего расторгнуть.
Однако я все еще продолжала цепляться за брачные узы. Быть может, я была большей, чем Фрэн, противницей развода из-за своего религиозного воспитания. В то время я постоянно помнила: если затрагивается судьба детей, женщина должна, по меньшей мере, попытаться сохранить семью. И кроме того, если бы и хотела оставить Чарльза, куда я могла уйти и к кому? В моей жизни не было мужчины, который мечтал бы забрать меня к себе.
Я не могла рассчитывать даже на переезд к брату, который до сих пор был неустроенным холостяком.
В результате я еще несколько месяцев продолжала жить как жила. Однако Чарльз, судя по всему, не видел ничего ненормального в том, как протекала наша жизнь в Корнфилде. Я уверена, что, по его мнению, он вел себя, как и положено английскому джентльмену: в изобилии обеспечивал жену и детей всем необходимым, в меру своих возможностей был хорошим мужем и отцом — и не способен был понять, отчего это я чувствую себя настолько несчастной, чтобы расстаться с ним.
Я попыталась уделять больше внимания приему гостей, а когда дети вернулись домой на каникулы, пришлось переделать кучу хозяйственных дел, а также устроить несколько праздничных приемов для ребят. Если прибавить к этому обязанности шофера — ведь приходилось очень много разъезжать, — а также становившееся все более трудным управление Корнфилдом с помощью престарелой кухарки и приходящей прислуги, я так устала, что мне все уже было безразлично.
И вот тут-то в мою жизнь вошел Филипп.
Никто не знает, что за странная магнетическая сила притягивает некоторых мужчин и женщин друг к другу — медленно или быстро, но неумолимо. Говорят, тут действует некое химическое притяжение. Мы с Филиппом полюбили друг друга с первой минуты. По всей видимости, у нас было полное единство взглядов решительно на все. Я не почувствовала себя чрезмерно польщенной его явным интересом ко мне и не испытывала дурацкого восторга из-за того, что он был заметной фигурой в мире кино и телевидения. Но мне не раз до этого доводилось смотреть в воскресные вечера пьесы, написанные Филиппом Кранли. Я находила, что его пьесы на порядок выше традиционных произведений такого рода — остроумны, имеют, как говорят французы, свой шарм и составляют приятный контраст бытовой тягомотине. В общем, мне было интересно с ним познакомиться.
Я только что заглянула в свой дневник. Оказывается, сегодня исполняется ровно год с того рокового вечера, когда мы с Филиппом впервые встретились.
Фрэнсис представила нас друг другу в своей обычной манере:
— Это Кристина Аллен, моя самая близкая приятельница. Крис, это Филипп Кранли, чье имя тебе, конечно, известно. Он в представлении не нуждается. Я тебя предостерегаю: это самый опасный мужчина в Лондоне.
Я взглянула на Филиппа. Высокий, красивый брюнет, одет в хорошо сшитый костюм, какие мне всегда нравятся. Глаза — удивительно проницательные, чуть зеленоватые, обладающие какой-то гипнотической силой. Он чуть иронично улыбнулся мне.
— Ничего себе — сказать такую вещь о человеке! Право же… — Он повернулся к Фрэн. — Вы становитесь Оскаром Уайльдом в юбке, моя дорогая. Подобную реплику можно, пожалуй, найти в «Веере леди Уиндермир».
Фрэнсис, дама шикарная, изящная и очаровательная, улыбнулась в ответ:
— Пожалуйста, Фил, прочти нотацию Крис. Ладно, дорогой? Сам видишь, как она мила, а прячется где-то в деревне. Такая драгоценность пропадает!
Немножко нервничая в присутствии столь знаменитого писателя, я избегала смотреть на Филиппа. Я что-то пробормотала: дескать, последнее время болела, да и лондонская жизнь не по мне, а кроме того, летом вообще предпочитаю находиться у себя в саду.
В комнате толпился народ. Это был один из литературных приемов Фрэн. Масса известных журналистов и множество хорошеньких девиц. Я пришла в восторг, когда великий мистер Кранли взял меня за руку, отвел в дальний конец длинной комнаты, где стоял никем не занятый диван, и усадил рядом с собой.
— Не пытайтесь улизнуть, — предупредил он. — Я принесу вам коктейль. Что бы вы хотели?
В этот момент через толпу начал протискиваться официант в белой куртке, державший в руках поднос с шампанским. Я и Филипп взяли по бокалу. Потягивая шампанское, он бросил поверх бокала взгляд, который как зеркало, отразил и меня и все, что я в тот момент чувствовала. Благодаря писательской наблюдательности и проницательности он, как мне показалось сумел сразу понять обо мне все. Впоследствии, когда Филипп вспоминал этот вечер, он точно описывал даже простое короткое черное платье с белой меховой опушкой, которое было на мне, и жемчужные сережки. Помнил он и то, что я не надела шляпу, а волосы были так немодно длинны. Мои сверкающие рыжеватые волосы неизменно привлекали внимание мужчин. Вскоре после нашего знакомства Филипп сделал неожиданное замечание по поводу моей внешности.
— Я никогда еще не встречал женщины, которая так непохожа на себя. На первый взгляд, вы кажетесь спокойной и безмятежной, но…
— Но что? — со смехом спросила я. — Что скрывается за фасадом?
— Сама красота и спокойствие… — продолжал размышлять он. — Но нет в вас безмятежности и спокойствия.