Страница 3 из 4
Гостья неохотно взяла ложку, поела немного и отставила чашку в сторону. После чего, подперев одной рукой бледную щеку, уставилась на Дмитрия Дмитрича. Тот делал вид, что не замечает, и продолжил перемешивать кашу. Из каши торчали зубочистки.
Мусин чувствовал, что сейчас засмеется. Но не хотел смеяться первым. Хотел, чтобы улыбнулась гостья.
Женщина как назло сидела неподвижно и равнодушно смотрела в тарелку.
– И что? – спросила она, убрав руку от лица.
Мусин не расслышал. Замер. Представился. Гостья молча кивнула.
– Простите?
Мусин подумал, что женщина тоже представилась, только он опять не услышал.
– Маша.
«Маша, так Маша».
И он заговорил о погоде. Гостья почти не слушала. Ей было скучно, и она этого не скрывала. Смотрела в лицо Мусину с холодной жалостью, далекой от сочувствия.
Ближе к закату они встали из-за стола. Мусин подал пальто, шарф. Подавая мокрый зонтик, изловчился коснуться руки: холодная.
– Вы замерзли?
Маша отрицательно покачала головой, завязала шарфик и вышла на улицу. Мусин оделся и выбежал следом: на крыльце никого не было.
Женщина нарочно медленно шла по тротуару и ждала, что Мусин догонит. Так он и сделал.
– Зачем убежали? Я вас чем-то обидел?
Маша молчала и шла дальше. От этого молчания Мусин чувствовал себя беспомощным. И виноватым. Виноватым в том, что так долго рассказывал скучные истории, делал глупые комплименты, просил слушать.
– А там, откуда вы, зимой много снега? – спросила она.
– Конечно.
Маша улыбнулась, и Дмитрий Дмитрич успокоился.
4
Через парк прошли молча. Свернули на не знакомую Мусину улицу.
– А знаете, – немного повеселев, заговорила она, – мой муж очень глуп. И я, конечно, очень глупа, раз терплю его…
Что говорила Маша дальше, Мусин помнил плохо. Это был несвязный рассказ, смешанный с воспоминаниями и улыбками. Его нужно было рассказать. И совсем не обязательно – услышать.
Дмитрий Дмитрич разглядывал Машу: худая и бледная. Она вдруг напомнила бездомную собачонку из парка. И с каждой секундой сходство это становилось для Мусина всё очевидней. Он больше не находил в себе ни нежности, ни жалости. Чувство вины стало раздражать.
Теперь он искал повод уйти.
На одной из улиц к ним, звонко гавкнув, подбежала огромная черная дворняга. Мусин попытался скрыть испуг, но Маша заметила.
– Вы боитесь собак?
– Нет, конечно. С чего вы взяли.
Маша погладила дворнягу, и они пошли дальше.
– Это Ляля. Не бойтесь. Она умная и добрая. А то, что про неё говорят, глупости.
– А что говорят?
– Говорят, она задушила ребенка.
– Почему не усыпили?
Маша пожала плечами.
– Ляля здесь всех знает, местных не укусит. А чужих… Собаки кусают только тех, кто боится. И то не сразу. Сначала рычат…
Дальше Мусин снова перестал слушать. Он разговаривал сам с собой. О том, что цыганка была права и про собак, конечно, говорила образно… И он, владелец домашней библиотеки, должен был сразу догадаться. И как раз встретил Машу… И вправду, ничего хорошего не вышло. И эта женщина глупа, скучна и противна.
А настоящая Анна Сергеевна ждет его где-то в саду, за соседним столиком. И в день их встречи моросящий дождь прекратится. Люди спрячут зонтики, перестанут пить чай в кофейне. Белый шпиц будет спать под столиком и радостно лаять, если Анна Сергеевна возьмет собачку на руки.
5
Уже стемнело, когда они пришли к Машиному дому. Поднялись по узкой грязной лестнице. Женщина открыла дверь. Из квартиры повеяло теплом и сладкими духами. Стоя на пороге, Мусин оглядел тесную светлую прихожую, мягкий коврик в углу.
– У вас дома собака?
– Да. Лайка…
– Вот как раз на них у меня аллергия, – радостно сообщил Мусин, развернулся и убежал.
Пройдя пару ночных улиц, Дмитрий Дмитрич решил, что заблудился. Прибавил шаг и проскочил ещё несколько кварталов, но к знакомому парку не вышел.
Холодно блестел мокрый асфальт. Света в окнах почти не было. Шаги отдавались эхом. Ветер снова смеялся над Мусиным, дергал за рукава и сбивал шляпу.
Подбадривая себя какой-то детской песенкой, Дмитрий Дмитрич втягивал шею, кутался в шарф и шел всё быстрее. Он не знал, останется ли в Ялте ещё на неделю или уедет завтра. Не знал, ждет ли ещё Анну Сергеевну. Это было всё равно. Хотел только запереться от жены в своей комнате, наугад взять книгу, прочитать несколько страниц и уснуть…
Запыхавшись от долгого бега, Мусин остановился посреди черной улицы, услышал тихое рычание за спиной. Повернулся.
Оскалив зубы, будто ухмыляясь, на него медленно шла Ляля.
04.10.09
Хамелеон
1
Петька идет напрямик через поле. Широко шагает, важно. Щурится на холодное августовское солнышко.
Рыжий Васька едва поспевает следом.
– Петр Саныч, подожди, а! Ну, Петр Саныч…
Петька замер.
Подождал немного и невозмутимо пошел дальше.
Выбившись из сил, Васька сбавил шаг, потом и вовсе остановился. Потоптался на месте. И, как подкошенный, упал на спину, в пшеницу.
Лежит, смотрит на небо. Посмеивается.
Оглянулся Петька: нет никого. Только ветер колоски приглаживает.
– Эй!
Васька не откликается. Притих в своем пшеничном шалаше, рот ладошкой зажимает и давится смехом.
Махнул Петька рукой и снова пошел.
Через несколько минут догнал его рыдающий в голос Васька, ударил, что есть силы в плечо, и молча, глотая слезы, поплелся рядом.
– Чего ревешь, – коротко, будто это и не вопрос, сказал Петька.
– А то не знаешь!
2
Поле кончилось. Мальчики вышли на дорогу, ведушую вдоль березовой рощи к реке. Васька запнулся о камень на обочине, упал. И снова заревел.
– Тоже мне, брат… Петр Саныч, Петр Саныч… А сам! Тоже мне! Брат!..
– Не реви. Слышишь? Ты мужчина. Не реви.
– Это ты у нас мужчина. Петр Саныч! Важная птица! Вот ты и не реви. А я буду.
На этих словах Васька попытался снова пустить слезу, но не вышло: плакать больше не хотелось. День начинался ясный, теплый, каких мало бывает в августе.
– Доброе нынче лето, – забыв о старой обиде, сказал Васька.
Петька помолчал, нахмурив брови. Ответил:
– Значит, урожай не пропадет. Продадим хлеб – валенки деду купим.
3
К полудню вышли мальчики к реке. Один берег, на котором и стоит деревня, – высокий, с обрывом. И в глиняной откосной стене каждую весну устраивают гнезда ласточки.
Года три назад Петька так и норовил подобраться к гнездам. Упирался: "Я же только в глаза ласточке посмотреть хочу!" Но дед не слушал и оттаскивал от обрыва, потому что знал: мальчишку только подпусти.
Но Петька упертый. Прокрался ночью мимо дедовой кровати, ноги в калоши сунул, через жерди в огороде перемахнул и – к реке. Прибежал, лег на живот у самого обрыва, голову вниз свесил. Заглядывает в гнездо: ничего в темноте не видно.
Часа два пролежал, пока не начало светать.
Только солнце показалось – проснулись птицы, стали выпархивать из гнезд.
– Что ж вы так! Разминулись мы, значит… – вздохнул мальчик и побежал домой, зная, что совсем скоро проснется дед. А если не успеет Петька…
Успел. И никто ничего не узнал.
Теперь Петя взрослый, к ласточкам больше не бегает.
Теперь Петя собирает гербарий. Осенью в школу понесет. И все городские будут завидовать.
Теперь Петя сам никого не пускает к ласточкам. Особенно Ваську. Хотя… Васька и не пытается подобраться. Смотрит издалека и хохочет… Правильно соседи говорят: странный он, Васька.
4
Братья сняли на берегу обувь, закатали штаны, стали переходить реку. Второй берег – пологий. Ровный совсем, до горизонта тянется. Его не засеивают. Болотом считают. Но это только весной. А летом зарастает он всякой травой: и сорняком, и цветами… И здесь живут бабочки.