Страница 4 из 17
– Проснулся, сыночка, проснулся, воробушек, как ты нас напугал, – защебетала она.
Мать подошла и тронула лоб рукой, и тут Лекша заметил, что она какая-то не такая. На её лице было чужое странное угодливое выражение и глаза какие-то другие, глаза отдавали пугающим лихим блеском. Лекша вылез из постели, вышел на крыльцо, там сидел отец, курил.
– Пап, ты чего так рано?
– Да так, сынок, рассвет хотел увидеть, вот и встал рано, – соврал он сыну. Влад всё держал в себе – и то, что ночами не давало покоя, и про то, как звало куда-то внутренним голосом, про всё молчал. Не мог же он рассказать сыну, что недавно случилось, боялся, не поймёт. Как объяснить, что колдунья вот так мужиков воли лишает и водит, как телков на верёвке. Он вспомнил, что давеча было. Легли уже спать, да сон что-то не шёл, всё крутился с боку на бок, сначала ему показалось, вроде кто-то говорит за окнами, он встал, посмотрел, никого нет, хотел было уже лечь обратно, как услышал шёпот, еле слышный, тёплый как летний южный ветерок.
– Влад… Владушка…
Этот шёпот, словно сеть опутывал, туманил его сознание, сковывал движения, и звал, звал ласково, но настойчиво, так, что не было сил ему противиться, и он пошёл, дрожа, будто от холода, пошёл на этот зов, такой манящий и такой пугающий.
Босой, в одной белой ночной рубахе, шёл он по траве всё дальше и дальше к тёмному бору, и если бы кто посмотрел в это время со стороны, то подумал бы, что мужик рехнулся, то вроде пустоту обнимает, то кружится в таинственном танце, потом затихает и водит руками по воздуху, раскачивая головой в стороны, то вдруг побежит, или ляжет на траву и долго смотрит на свои ладони.
Бедолага, ему то всё казалось, что он с красавицей по лугу идёт, обнимает да целует её, на самом же деле он был один, и танцевал, и ласкал только ночную пустоту.
Сумчиха знала своё дело, знала, как из молого сильного мужика вмиг силушку, откачать, из которого словно выжали все соки, в человека который одновременно будет бояться её и желать вновь и вновь, не думая о последствии, желать без остатка, до дна. Томные, необыкновенные ласки в обмен на силу и здоровье – что может быть коварней? Да она знала суть людской породы, знала как никто. Так, будто целуя и жарко обнимая, вела она его, словно телёнка на верёвке, всё дальше и дальше от околицы…
– Что, Влад, устал? Устал, милый, устал…
Она кинула платок на траву.
– Сядь рядышком, обними меня… Крепче… Я ведь тоже озябла…
Он сел рядом и крепко обнял её.
– Что же ты так мало уста мои целуешь, али не сладки?
Эти слова звучали как-то издалека, будто сверху. Он вспомнил, что так уже было, когда молодым сильно напился вина и, лёжа на кровати, силился поднять голову, когда его ругала мать, вытирая слёзы подолом. Вот так и сейчас пытался оторваться от этих губ, от этих ласк, но не мог. Наоборот, он всё дальше и отдалённей слышал то, что говорил ему этот приятный голос, по телу растекалось что-то сладкое, тягучее, потом в животе запекло и дальше его стало трясти, губы пересохли, будто он не пил очень долго воды, всё тело ломило и жгло. Тем не менее, он смотрел в эти красивейшие глаза, в этот миг готов был отдать себя полностью, лишь бы подольше побыть с ней, ещё и ещё.
Он очнулся, было прохладно, на востоке уже становилось светлее, звёзды тускнели, исчезая из виду, смолкли сверчки, наступало утро. Влад чувствовал себя полностью разбитым, даже с сильной простуды и то было легче. Мало, что всё ныло и горело, да ещё на душе было пусто, будто вычерпали всё, оголив стыд и воспалив совесть. Противно, ой как же противно на душе. Не мог он знать и понять, что с каждой лаской она не только тормошила его душу, но и словно горящей головешкой прижигала сознание, подчиняла его волю. Вот так сидел он в тяжёлых думах, пока вновь не услышал голос сына… Лекша спросил:
– Па, но ты что молчишь? Я спрашиваю, а ты всё не отвечаешь!
Влад, ещё чуть помолчав, сказал:
– А пойдём-ко, сынок, в лес, грибов соберём, да мать грибовницу сделает.
Но в голове он держал совсем другое, хотел по пути зайти поговорить со старым Захарием, слух идёт, что старец всё знает. Правда, никто толком не знал, кто Захарий и когда он в здешних местах объявился, да и лет ему, сколько никто не знал, говаривали, что уж давно под сотню, а может и больше ста.
Сам Захарий был человеком не очень общительным, хотя к нему и приходили все в округе, знали, что поможет и советом, и подлечит кого надо. Травы он заготовлял со знанием дела, чистые, с силой. Вот так и разносит людская молва о нём всё то, чем помогает людям.
На хуторе Захарий объявился ранней весной, седой с длинными до плеч волосами, в старой расшитой рубахе до колен, с затасканной сумой и необычным посохом, он бросался в глаза, было видно, что человек он пришлый.
Захарий походил по улочкам, всё у всех расспросил, что да как, кто чем живёт, есть ли у них такие люди, что водят дружбу, как говорится, с тёмной силой. Конечно же, ему рассказали про бабку Сумохину, каждый говорил по своему, но из всех речей можно было понять, какой силой она обладает и что она истинная хозяйка здешних мест. Глаза старика оживились, для себя он решил, что здесь останется, всю жизнь он посвятил противостоянию с такими, кем была бабка Сумохина, всю жизнь по мере сил помогал людям, кому от душевных мук, кому от физической боли. Чаще всего ему всё удавалось, но бывало и нет. Сила то всех разная, есть такие, что знания свои несут аж с той поры, когда предки вышли с севера после похолодания и тысячи племён славянских пошли в более тёплые земли. Уже многие и слов то, что звучат в заклинаниях, не помнят, не говоря уже о значении этих слов, читать руны уже почти никто не может, как пришла другая религия, стали православных людей преследовать, вот и забыли, кто от страха, а кто просто от лености. А ведь значение рун великое, много знаний скрыто под этими вроде простыми знаками, вот, к примеру, заходишь в глазища (спирали из камня), идёшь по ним, читая руны, посвящённые Велесу, и скот растёт крепким, не хворает, но если прочитать обратно и назвать того, кому посылаешь, у того, наоборот, падёт скот, да и не только скот. Для многих это бабкины сказки, но это до тех пор, пока человека самого не коснётся.
Захарий всё это знал, знал не по слухам, пускали на него даже огненного змея, с тех пор отметина на лице. После того случая он ещё не раз испытывал на себе силу колдунов. Потрёпанному, но ему чаще всего удавалось сдерживать тех, кто днём больше в дрёме, а вот ночью, словно летучие мыши, их мысли и пожелания пронизывают пространство, неся чаще непонятное и страх в семьи простых хуторян.
Вот так и стоял он, вроде как, на посту между тенью и светом. Вообще то, всех людей старик встречал только во дворе, в избу не водил, говорил, что взоры и присутствие людей нежелательно рядом с травами и разными его вещицами, мол, тогда сила их меньше становится. Всех пришедших проводил под резными небольшими воротами, которые были сплошь изрезанные рунами. Вот к какому старцу пришёл Влад с сыном за помощью.
Захарий встретил Влада с сыном ещё у калитки, провёл под воротами, читая тихо какие-то ему только ведомые изречения. Потом провёл на скамью, угостил медовым квасом, а уж потом сказал, что готов выслушать все неприятности Влада.
Захарий слушал молча, только изредка цокал языком, да качал головой…
– Ну что сказать тебе, Влад, сильная ведьма в ваших местах, и в человека войти может, и любой образ создать, я о такой раньше и не слыхивал, вот так мужиков, словно телков на верёвке водит, чудно, коль не было бы бедою. Что, видать, не одного мужика высушила! Ну что же, обряд нужно делать, обряд древний, ещё с дедовых времён. Должен помочь. Только вот помни, что уязвима она в полночь сразу после ночных петухов, может минуту, а может две этого никто не знает точно. Ну, а теперь запоминай, что говорить буду, а остальное тебе напишу на бумаге, да не потеряй, чтобы в чужие руки не попало. Выполни всё точь-в-точь как скажу, уяснил? Прежде твою жену надо защитить, ведьме в женщину легче войти, сразу и не поймёшь в бабе перемены. Всё понял, как делать надо?