Страница 29 из 37
«Историческая Россия» в действии: что плохо Путину и Милонову, то и Советской стране — смерть. Ради этого даже покойного провокатора и ренегата от «новой левой» можно перенести в чуждую среду. Правда, ни в Советской России, ни в окружающих ее капиталистических странах в те времена про сегодняшнюю дихотомию «благочестивая Россия — бездуховный Запад» слыхом никто не слыхивал. Для антисоветских агиток и карикатур первой половины двадцатого века общим место является обвинение большевиков в том, что они учат детей в школах небывалому и неслыханному разврату. Действительная свобода нравов, воцарившаяся в СССР, рассматривалась его противниками как неотъемлемая часть величайшего преступления коммунистов — покушения на опорные столпы цивилизации: Собственность, Порядок, Религию и Семью. Не вымышленный Клюксман или Глюксель, а реальный всемирно известный сексолог и борец за права геев Магнус Хиршфельд в 1926 году посетил СССР по приглашению советского правительства — и обнаружил там, на общеевропейском фоне, образец гендерного равенства и терпимости к секс-меньшинствам. Безусловно, «дорогой Иосиф Виссарионович» сделал многое для того, чтобы повернуть процесс вспять — и тем не менее: те, кто в сорок третьем году сжигал украинские и белорусские села, те, кто в сорок шестом призывал сжечь в атомном огне Москву и Ленинград, пока у «Советов» не появилось свое ядерное оружие и средства его доставки, защищали все те же четыре вышеперечисленные столпа цивилизации и образ врага культивировали, ориентируясь на эпоху первых революционных лет.
Лишь в условиях невообразимой идеологической путаницы, что началась в тридцатые годы с поражением великого революционного наступления и апогея своего достигла в перестроечную эпоху (когда «левыми» себя называли сторонники частной собственности и ничем не ограниченного рынка) концепция «исторической России» из бреда реакционных романтиков могла вырасти в нечто актуальное и всерьез обсуждаемое. Тем не менее, сама логика развития современного российского капитализма, неотвратимого имущественного расслоения, социального разделения, включения на трупе бывшего советского народа классических механизмов национального угнетения, несет этой самой «исторической России» неминуемую погибель, которую не отсрочит никакой «национальный лидер».
Но, пока ткань единой истории не расползлась еще на лоскутки, пропаганда будет эксплуатировать ее до последнего, приравнивая защиту собственности олигарха Ахметова на востоке Украины или защиту бизнес-интересов Газпрома и Роснефти на востоке Сирии к священной, народной, Великой Отечественной войне Советского Союза. Или к сопутствующим конфликтам — от Халхин-Гола до Испании. Забавно, что для проведения убедительных параллелей приходится возводить как раз клевету на СССР и его историю. Взять, к примеру, описанную Рыбаковым ситуацию, когда Леонид Утесов едет в занятый франкистами испанский Теруэль дать концерт перед фалангистами (подразумевается, конечно, Андрей Макаревич и его выступления на Донбассе перед украинскими военнослужащими). Некоторые из читателей Рыбакова приняли эту байку за чистую монету, и не удивлюсь, если в скором времени несчастного Леонида Осиповича будут полоскать по бложикам как фашистского предателя: в конце концов, я своими глазами видел в Википедии статьи о реальных исторических деятелях со ссылками на Форум Альтернативной Истории как на авторитетный источник!
Плохо скрываемая неприязнь автора к социальной прослойке «горбоносых», чернявых интеллигентов с западных окраин бывшей империи, ненавидящих все русское от собственной неполноценности, ведет его к полному отождествлению советской интеллигенции сталинского периода (революционной, реакционной, конформистской — неважно) с карикатурной троицей «Кац-Шац-Альбац». Персонажи-интеллигенты (первая любовь главного героя, его жена, тесть, отец невесты сына) все сплошь закомплексованные, обуреваемые «гонором», склонные к саморазрушению и разрушению всего хорошего вокруг себя отвратительные типы. В общем, поначитаются своего Глюкселя, а потом кричат «Ура микадо!», а от этого империи разваливаются, беспорядок кругом творится, извращения половые и прочие революции. Излишне говорить, каким положительным на этом фоне предстает образ эффективного менеджера и несостоявшегося архитектора Берия, которому хочется строить и строить, да положение обязывает сажать и расстреливать.
Наивная вера Фамусова или гоголевского Городничего в мистическую силу интеллигентишек-щелкоперов и написанных ими скверных книжонок, возродившаяся с новой силой после непостижимого в рамках неисторического мышления крушения Советского Союза, после бесчисленных «цветных» и «твиттерных» революций, ведет к парадоксальным диспропорциям в восприятии исторических и текущих событий. Самый незначительный взбрык какого-нибудь представителя гуманитарной или творческой интеллигенции (вроде вышеупомянутого Макаревича) порождает бесчисленные этические спекуляции во всех старых и новых медиа, зато такой ужасающий вроде бы с точки зрения русского патриота факт, что крупнейшие российские банки обслуживают военный заем Украины, не вызывает такого уж большого возмущения — условный Макаревич оказывается куда более доступной и понятной целью. А зачастую — все вызывающие сомнения действия российских властей на международной арене нашими патриотами относятся к тем самым «государственным» (государевым?) делам, в которые простому русскому человеку носа лучше не совать, чтобы не уподобиться проклятым от бога и людей «горбоносым».
Моя рецензия неспроста постоянно сваливается в обсуждение текущего момента: роман Рыбакова не имеет совершенно никакого, даже самого отдаленного отношения к быту и духовной атмосфере СССР конца тридцатых — ни в «светлой» его ипостаси (общественный энтузиазм, экономический подъем, колоссальный модернизационный рывок), ни в «темной» (небывалый разгул массового террора, атмосфера паранойи и патологической ненависти, карикатурный культ личности etc.). То, что Джон говорит о Джиме, часто говорит больше о Джоне, чем о Джиме, тем более когда Джим Джону ни капли не интересен. И диалог главного героя с немецким послом в Москве Шуленбургом, который является, по сути, логическим финалом книги, представляет собой не спор коммунизма и нацизма, а спор нацизма и постсоветского консерватизма, в котором оба собеседника сходятся в главном, провозглашая неправоту Маркса с его «у пролетариев нет отечества». И раскрывается в процессе этого диалога ужасная тайна: нет между нацистами и российскими патриотами того неустранимого антагонизма, что побудил некогда поэта написать: «Как два различных полюса, во всем враждебны мы». Шуленбург, с изощренностью Великого Инквизитора соблазняющий «человека без имени» союзом СССР и Третьего Рейха против ненавистных англосаксов (и, логично дополнить, против горбоносых интеллигентов, их естественных агентов влияния), встречает довольно вялый отпор — и не случайно последнее слово остается именно за германским послом:
— Я мог бы, наверное, возразить в том смысле, что никто не знает будущего и важно лишь то, что есть сейчас, — устало проговорил он. — Только на основе существующего в данный момент, на основе уже сделанного и достигнутого имеет смысл выносить оценки. Но я и сам понимаю, насколько это уязвимая позиция. Я был бы рад… возможно, даже счастлив поговорить с вами на эту тему в спокойной обстановке, у камина, в креслах, с бокалом доброго рейнвейна в руке… Не думая о войне. Но сейчас у меня отчего-то нет сил длить этот спор. Просто нет сил. Я знаю одно. Одно, — повторил он и запнулся. Оторвал наконец взгляд от несчастного коржика и вскинул на меня запавшие, больные глаза. — Если англосаксы раздавят нас поодиночке, они потом уж точно убедят весь мир навсегда, будто мы с вами — из одного адского инкубатора. И уж они-то любого первого встречного наверняка будут полагать априорно полноценным — но только потому, что к этому времени сделают любого неполноценным. Чтоб не был озабочен никакими Эверестами, ни национальными, ни интернациональными, но мечтал лишь первым ворваться в торговый центр в день распродажи. Подумайте об этом, когда будете решать, с кем вам более по дороге хотя бы до первого перекрёстка.