Страница 37 из 37
<…> В этом мире он был бы поглощен задачами национального развития и модернизации советского Закавказья и Туркестана — работа, которая, несомненно, предоставила бы ему много возможностей для использования личной власти и бюрократических интриг, которые доставляли ему удовольствие. Но сколько бы власти он ни сумел заполучить, мощь западной революции сокрушила бы личные замыслы любого отдельного бюрократа, пусть злонамеренного и могущественного, в далеком восточном аванпосте большой федерации. Хотя втайне он и ревновал к более смелым и знаменитым фигурам, таким как Троцкий, Сталин должен был выражать почтение успехам Троцкого как военного лидера и организатора революции; мрачный грузин оставался лояльным троцкистом вплоть до своей смерти в 50-х».
<…> «Гитлер был подхвачен суматохой революции и контрреволюции в Европе, но, поскольку фашизм в этой хронологии оказался мертворожденным, массовое движение, которое он мог бы взять в свои руки и возглавить, так и не возникает. Он дрейфует из политики обратно в богемный полусвет, откуда он появился, находя все больше времени для иных интересов, таких как опыты с шарлатанскими снадобьями и инъекции амфетамина.
<…> Де Голль, чье наследие авторитарного президентства и foile de grandeur ударных сил будет мешать Франции и в нашем столетии, не только не делает в этой хронологии политическую карьеру, но и его жизнь тоже короче. Находящийся с французскими силами в последние дни ГДР, последние часы Де Голль проводит, наблюдая за тем, как Красная армия на практике воплощает доктрину быстрой танковой войны, которую он безуспешно пытался всучить французской армии. Актерское мастерство Де Голля достигает апофеоза, когда он ведет последнюю кавалерийскую атаку против красных танков, понимая, что русский красный маршал Тухачевский, ведущий немецкие танки, более способный теоретик и практик танковой войны, чем Де Голль мог надеяться».
И, разумеется, это мир, в котором нет ни королей, ни богов.
«В этом лучшем мире монархия исчезла бы повсюду самое позднее к 1950-м годам. В зависимости от перипетий Гражданской войны в России дети Романовых могли бы уцелеть, в отличие от царя и царицы, поскольку большевики вначале планировали суд над Николаем Кровавым. С другой стороны, семья была расстреляна на раннем этапе войны, когда город, где они содержались, был на грани взятия контрреволюционными силами. Поэтому они могли погибнуть все и в этом мире тоже. В других местах, где гражданские войны были менее отчаянными и революция приобрела необратимый импульс, или где прерогативы монархов уже были ограничены буржуазными политическими институтами, революционное возмездие, скорее всего, было бы менее необходимо, менее свирепо и — по крайней мере в бывших конституционных государствах — политические обвинения от монархов могли отвести. Но наверняка, вне зависимости от индивидуальных судеб этой глобальной касты выродков, монархия как политический институт подверглась бы быстрой эвтаназии и ее возвращение где-либо еще было бы предотвращено. Массовая экспроприация церковных даров и земель, а также изъятие и переплавка сокровищ, содержащихся в исторических храмах, монастырях, церквях и мечетях, предоставит дополнительный импульс социалистической модернизации по всему миру.
Таким образом ламы, императоры, вожди, принцы, эмиры, королевы, епископы, герцоги, графы, маркграфы, паши, короли, магараджи, дворяне, бароны — вся покрытая грязью золотая филигрань тысячелетий иерархии и подавления — извлечены и счищены с поверхности человеческой цивилизации. В этом мире знаменитая карнавальная сцена из „Кандида“ Вольтера, в которой шесть потерявших трон монархов оказываются за одним столом в скромной гостинице, повторяется множество раз на самом деле в городах, которые томятся в промежутках между новыми великими социалистическими федерациями: Танжер, Каир, Бейрут, Тегеран, Бангкок, Аддис-Абеба, Стамбул. Эти великие города развивающегося мира получают выгоду от прилива беженцев, продающих присвоенные драгоценности, мебель, фамильные сокровища и меха. Европейские кварталы этих городов населены темной, обедневшей кастой спившихся белых генералов, аристократических завсегдатаев кабаков, царственных наркоманов и более широким слоем интриганов, претенциозных художников и декадентских поэтов с балаганом из незаконнорожденных детей, личных слуг и прихлебателей, воображающих параноидальные заговоры облаченных в кожу агентов революции, охотящихся за ними, после того как они давно перестали представлять политическую угрозу новым социалистическим государствам».
В новом мире процветают и искусство, и наука, которым автор посвящает немало страниц.
«Вероятно, более всего в нашем лучшем мире выигрывают наука о космосе и ракетостроение, потому что они не будут заражены геополитическим соперничеством и националистическим милитаризмом. Они не будут ограничены низким горизонтом прибыли, космическим туризмом для богатых и манией величия калифорнийских олигархов. Открытый космос становится промышленной квинтэссенцией нового порядка, насыщаемой человеческим воображением и ресурсами в масштабах далеко за пределами того, что может рынок. В нашем лучшем мире Германия и Россия объединены в социалистическую федерацию и, поскольку они уже сравнительно далеко продвинулись в области ракетостроения, это способствуют развитию ракетной техники семимильными шагами. Первым человеком в космосе становится космонавт-женщина, Сара Гринберг, выбранная не только за профессиональные навыки, способности и физическую выносливость, но и за то, что она представляет: частично польского, частично немецкого, частично еврейского и целиком пролетарского прохождения, она получает выгоду от социальной мобильности и успехов в образовании в результате Революции.
<…> Вслед за Гринберг к концу 1960-х годов колонисты начинают прибывать на Марс, вторую красную планету Солнечной системы».
И на этой оптимистичной ноте я завершаю перевод. Многое осталось за кадром, но могу сказать точно — это один из тех миров, в котором хотелось бы жить.