Первый император. Сборник

Мать Наталья Кирилловна иногда увещевала Петра остепениться и не хватать случайных девок, а завести себе одну-две и постоянно их пользовать, на что царь ехидно отвечал: – То-то маменька, я погляжу, из вашей спаленки то один боярин выходит, то другой: может и вам, маменька тоже пора остепениться и вместо ублажения плоти, бить поклоны в церкви и смиренно просить прощения у Господа за прелюбодеяния? Так нет же: вы и прелюбодействуете и поклоны в церкви бьете – так и я буду грешить с девками и каяться, грешить и каяться, потому что, согласно Писанию, Господу один раскаявшийся грешник милее десяти праведников. На том разговор матери с сыном, обычно, и заканчивался и каждый из них продолжал свой привычный образ жизни.

Однажды, в августе, после Ильина дня, Петр закончив военные игры пошел прогуляться в дальний конец царской усадьбы, где протекала речка Яуза. Воды Петр не любил и всячески избегал, но надеялся близ речки застать врасплох какую-нибудь девицу за купанием и, дождавшись, когда она голая выйдет из воды, наброситься внезапно и взять ее силой, что он особенно пристрастился совершать в последнее время.

Взять девку за деньги – это одно, а взять девку силой, – совсем другое: это все равно, что казнить и миловать – результат тот же. Взять девицу силой – это казнить ее, а взять ее по согласию – это миловать, но казнь и кровь были Петру в радость большую, чем покорность и милосердие – чувства царю совсем чуждые.

Девок возле речки не оказалось, но на другом берегу сидели два отрока, примерно его возраста и удили рыбу. Петр подошел ближе и остановился шагах в десяти от берега: воды он боялся, а потому и рыбу вовсе не употреблял.

Завидя Петра, один из отроков крикнул ему: – Эй ты, уходи отсюда и не пугай нам рыбу, а то переберусь на твой берег и ребра поломаю.

Петр возмутился дерзости холопа:– Как смеешь ты, холоп, указывать мне где стоять: я есть царь московский и прикажу дать тебе плетей за твою дерзость!

– Если ты царь, то приходи сюда на наш берег, и мы тебе поклонимся, а издали нам не видно кто ты есть: царь или дурак-самозванец.

Давеча в Москве на Красной площади я видел юродивого в рубище – так он тоже кричал, что есть царь, пока стражники не всыпали ему плетей, – продолжал дерзить холоп, надсмехаясь над Петром.

Неожиданная дерзость холопа Петру понравилась, и он вполне миролюбиво предложил: – Давайте вы перебирайтесь на мой берег и если меня чем удивите, то я заплачу щедро и отпущу восвояси, простив дерзкие слова.

Отроки на том берегу пошептались, и один сказал другому: – Сашка, это действительно царь Петр, я его видел прошлым месяцем, когда цари Иван и Петр въезжали в Кремль вместе с правительницей Софьей. Надо бежать отсюда, пока стража нас не схватила и не казнила по приказу царя.

– Погоди Лешка, убежать всегда успеем, а если это действительно царь, то может быть это наша удача его встретить. Удивлю я этого царя, как он просит, глядишь и награду получим, чем черт не шутит!

– Ладно, царь, идем к тебе за наградой, – сказал один отрок и пошел вброд через реку к Петру, а за ним и другой последовал. Вода оказалась здесь обоим по грудь и минуту спустя, холопы были возле Петра, разглядывая его странное одеяние: царь был в коротком синем кафтане, атласных портках до колен, завязанных бантами, белых чулках и ботинках с серебряными пряжками. На голове царя была треугольная шляпа с отворотами, а на боку, на поясе, висела шпага.

– Точно царь, – подумал Сашка, и, скрывая робость, поклонился, сказав: – Теперь, вблизи, мы видим, что есть Вы царь настоящий и потому просим прощения, что не признали Вас издалека.

– Ладно, холопы, обиды не держу, – сказал Петр и продолжил, – Девок поблизости не видели? Я хотел заломать здесь девку и вам бы дал попользоваться. Небось девку еще и не пробовали?

– Куда нам! – сокрушенно ответил Сашка, поймав настроение царя, – блудные девки не даются даже за деньги, опасаясь быть битыми плетьми за грех с отроком, вот и приходится ублажать свою плоть другими делами. Я уже и рукоблудием пользовался и содомитским грехом баловался, так глядишь, и до блудной девки как-нибудь доберусь.

– А что есть содомитский грех? – заинтересовался Петр.

– Это когда с козой, например, грешишь, по-собачьи, или отрок с отроком – тоже по-собачьи.

Я, вот, с соседской козой согрешил, когда она в наш огород забрела и капусту хрумкала: так я ей ноги задние в отцовские сапоги засунул, чтобы не ударила случаем, и нате-будьте, оприходовал козу за милую душу. Жаль, что сосед увидел мои занятия с козой и пожалобился отцу, что я козу ему испортил. Отец бил меня смертным боем за этот грех и пришлось мне бежать из отцовского дома, – охотно пояснил Сашка и добавил, заметив интерес царя, – Я могу за пятак подставить свою задницу кому угодно – меня не убудет, а плоть утихомирится не хуже, чем после девки.

Петр еще не пробовал содомитского греха, а потому, приказал: – Давай холоп, подставляй царю задницу, я тебе за это рубль серебром жалую. Сашка покорно скинул портки и согнулся, опершись на поваленную березу. Петр тоже сбросил панталоны и, примостившись сзади, занялся содомитством. Сашка, скривившись, терпел: милость царя оказалась несколько болезненной, но и рубль серебром на дороге не валяется.

Закончив дело и получив удовлетворение, Петр сказал: – Действительно, получается навроде девки, только запах другой. Эй, Федька, поди сюда и оботри мне срамное место.

Федор, который наблюдал за всем действом издали из куста орешника, покорно вышел, протер Петру его мужскую плоть и снова удалился под куст.

Петр надел панталоны и довольный тем, что впервые совершил новый грех, дал холопу рубль, добавив: – Вот ты холоп, а обучил царя новому действу, не пожалев задницы. За это будет тебе моя милость. Ты чей будешь холоп? – Я есть Алексашка Меншиков, отец мой конюхом в Кремле числится. Он вольный человек, а потому и я вольный. Только отец мой дерется сильно, когда выпьет вина хлебного и потому я от него утек, а теперь мотаюсь по Москве, и живу, где придется, пользуюсь людской милостью.

А это мой приятель, крестьянский сын Лешка Бровкин, он отстал от отца на ярмарке и не знает дороги домой – вот мы вместе с ним и кусочничаем.

Раз вы вольные люди, то беру я тебя Алексашка и тебя Лешка в свои потешные войска: ты Лешка будешь барабанщиком, а ты Алексашка будешь при мне вроде денщика. Только служить мне добротно – иначе прикажу выпороть и прогнать прочь. На службе получите воинскую выправку, харч и жалование. Как, согласны или нет? – закончил Петр свое предложение отрокам, один из которых только что совершил с царем содомитский грех.

Алексашка, блеснув синими глазами, быстро, не думая, ответил царю: – Конечно, согласны мы на царскую службу, только как к вам теперь обращаться, мы не знаем.

– В войске вас всему обучат: как и к кому обращаться и стрелять, и пикой и шпагой орудовать, и ходить строем, а теперь пошли за мной и никому ни слова об этом грехе на берегу реки – проболтаетесь, запорю до смерти – закончил царь и пошел к своему потешному войску своей прыгающей походкой, а за ним следом Сашка и Алешка, которые из бездомных беглецов вдруг оказались царскими служилыми и все благодаря сообразительности Сашки, оказавшему царю плотскую утеху, пусть и греховную, но вовремя.

Петр прошел в военный городок, где располагались его потешные войска, как называли Петрово воинство приближенные к царю бояре, чтобы не обозлить царевну Софью, но на самом деле эти «потешные» и числом и умением уже давно превратились в настоящее войско, пусть и не имеющего боевого опыта, но вполне готового к защите царя Петра от заговора или дворцового переворота, наподобие опричников, стоявших на защите царя Ивана Четвертого, прозванного в народе «Иваном Грозным».

Петр распорядился насчет новобранцев и ушел во дворец, сопровождаемый Федором, который следовал позади царя и в отдалении, сердито сплевывая на землю при воспоминании о содомитском грехе, только что совершенном царем в его присутствии с неизвестным холопом – судя по всему, большим пройдохой.