Страница 3 из 36
– Все это вы могли бы мне не рассказывать, – проскрипел Жуков. – Со своей стороны я могу лишь констатировать, что ваше ведомство в этом вопросе явно недорабатывает. Лично я ничем вам помочь не могу.
Дело замяли. Однако странные убийства продолжались, правда, теперь не так часто, как раньше, но все как бы по одному и тому же сценарию.
Однажды несколько советских офицеров увидели, как в полусотне метров от них притормозил «джип», из него выскочили двое, остановили идущего по тротуару немца, что-то сказали ему, тот отшатнулся, тогда его стукнули по голове, запихнули в машину и… только их и видели. Один из офицеров позвонил в комендатуру, там всполошились, сообщили в отдел «Смерша», начались поиски «джипа», случайно на него наткнулись в районе города Виттенберга, на шоссе, ведущем в сторону Гамбурга. У машины спустило колесо, двое офицеров меняли его на запасное, еще двое наблюдали за их действиями. Немца в машине не было. При этом патруль проявил явное ротозейство: пока старший проверял документы, остальные курили в сторонке, старшего стукнули по голове, остальных ранили выстрелами из пистолетов и скрылись. Патрульные запомнили только одно: по-русски говорил лишь один из задержанных, стальные отмалчивались, а когда старший попробовал вызвать их на разговор, тут же и получил удар по голове.
Дальнейшие поиски преступников не увенчались успехом, зато нашли немца, задушенного с помощью стальной проволоки. И тоже бывшего эсэсмана.
Жукову все теснее становились рамки, сжимающие его кипучую натуру тисками политических игр, мало ему понятных. Казалось бы, все ясно: есть Ялтинские и Потсдамские соглашения между союзниками, действуй в соответствии с их духом и буквой, и все будет идти хорошо. Но, с одной стороны, союзники мудрят, находя тысячи причин для затягивания процесса демилитаризации Германии, избегая конструктивного диалога; с другой стороны – московские мудрецы вставляют палки в колеса Главноначальствующего. И те и другие все больше цепляются к мелочам, а посмотришь – мелочь к мелочи – и черт знает какие вырастают проблемы. С высоты нынешнего своего положения прошлые стычки со Сталиным кажутся маршалу пустяками, а нынче и возразить не знаешь что, когда из Москвы идут противоречивые инструкции из различных наркоматов и ведомств, и наверняка не без одобрения Сталина.
А тут еще эти странные убийства немцев, мальчишек и стариков из фолькштурма, замаскировавшихся эсэсовцев и гестаповцев. Кто-то орудует во всех зонах с непонятной целью. Американцы недавно дали Жукову знать, что – по их данным – это делают русские военнослужащие, которые с целью убийства заходят в зоны союзников. И поджоги домов бывших эсэсовских и гестаповских бонз, и взрыв лютеранской церкви – все будто бы их рук дело. Однако прямых доказательств, что это действуют наши, у союзников нет. Как и мы не знаем, кто это делает в советской зоне оккупации. А если и наши, то совершенно непонятно, зачем. И кто стоит за всем этим. Еще не хватало, чтобы из всего этого раздули политическое дело международного масштаба и повесили его на шею маршалу Жукову.
Просто голова идет кругом, когда не знаешь, как на это реагировать…
Да и устал он. Вот уж и весна на носу… Надо бы попроситься в отпуск. Бог знает, сколько он не был в отпуске. Нога побаливает, время от времени мучат головные боли, со слухом все хуже. Врачи говорят, что нельзя запускать, иначе не вылечить. К тому же стали поступать известия, что некоторых генералов, которых он спас от Абакумова в прошлом году, стали арестовывать в Москве, как только они там появлялись. Конечно, иные нахапали себе лишку: ковры там всякие, гобелены, чашки-ложки. Но лишку – это с какой стороны посмотреть. Да и хапали еще тогда, когда хапать как бы дозволялось. Экспроприация экспроприаторов. Вот и он сам узнал из письма жены, что к ним на дачу доставили ковры, посуду и прочие вещи, что она хотела бы иметь что-нибудь из произведений искусства: у некоторых ее знакомых есть и Шагал, и Малевич, и даже Рембранд. Она понимает, что ему самому заниматься этим некогда, но у него есть подчиненные, им только надо сказать. Жуков на это письмо ничего не ответил, но адъютанта своего вызвал и пропесочил. Оказывается, ему жена звонила, а он что ж – жена Жукова для него все равно, что сам Жуков, и он, конечно, дал указание, но что отправили в Москву, точно не знает. К тому же, все это было раньше, еще до запрета, то есть до июня сорок пятого. Действительно, именно тогда Жуков приказал навести в этом деле порядок, и порядок был наведен, никто не имел права – ни-ни. Если кто и позволял, то горько жалел об этом. Но оказывается, что и сам он, Жуков, так сказать, подпадает. Но со всем этим пусть разбирается жена, а ему самому не до этого.
В конце февраля позвонил Сталин.
– Как дела, товарищ Жюков, с репатриацией бывших советских граждан?
– Союзники в некоторых случаях чинят препятствия, товарищ Сталин, но мы действуем настойчиво, в духе достигнутых соглашений, – ответил Жуков.
– Нам стало известно, что многие из наших бывших граждан избегают вашей настойчивости, находят способы уезжать в Южную Америку и другие заокеанские страны.
– Да, товарищ Сталин, такие факты имеют место. Мой заместитель генерал Серов занимается этими вопросами, но возможности его простираются только на нашу зону ответственности.
– Очень плохо, товарищ Жюков, что вы прячетесь за спину генерала Серова. Нам кажется, что вы несколько переутомились. Как у вас со здоровьем?
– Есть некоторые проблемы, товарищ Сталин. И отдохнуть, конечно, не мешало бы.
– Оставьте за себя Соколовского и приезжайте в Москву.
И Жуков, вздохнув с облегчением, покинул Берлин, стараясь не думать, что ожидает его в Москве.
Глава 3
В конце февраля сорок шестого, как раз на день Советской армии, на нашем этаже поселился немец. Самый настоящий – из военнопленных. Об этом мы все узнали от мамы, когда собирались ужинать. Она сказала, раскладывая по тарелкам пшенную кашу, сваренную на американском порошковом молоке:
– Представляете, к нам подселили фрица.
– Какого еще фрица? – спросил папа и хмуро посмотрел на меня, точно это я откопал где-то какого-то фрица и поселил его на нашем этаже.
– Я не знаю, как его зовут, – сказала мама. – Маленький такой, плешивый. И очень вежливый.
– А-а, – сказал папа. – Это, наверно, Франц Дитерикс. Он из вольных. О нем еще в газете писали…
– А-а, – сказал я, вспомнив, что, да, писали о каком-то фрице, который очень хорошо работает на восстановлении литейно-механического, где работает папа. – Это тот самый фриц, который внес большой вклад, – пояснил я маме, думая, что вклад – это деньги. Вот только откуда у фрица деньги, сказать не мог, а спрашивать у папы не решился: папа не любит вопросов и последнее время всегда хмурый. И часто ссорится с мамой.
Сегодняшний вечер один из тех редких вечеров, когда папа дома и никуда не идет. Обычно он приходит с работы, моется под душем, одевает свое новое кожаное пальто, начищенное яичным белком до невозможного блеска, так что начинает походить на очень черного жука, и уходит… по делам, как говорит он маме. Я почти не слышу, когда он возвращается, потому что сплю. А если не сплю или просыпаюсь, то слышу, как папа тяжело ходит, пыхтит, как мама что-то говорит ему сердито, потом они в своей комнате ругаются, а мама плачет. Последнее время папа все время возвращается со своих дел обязательно пьяным. Маму мне ужасно как жалко, да только я не знаю, чем ей помочь.
А сегодня, удивительное дело, папа никуда не идет. Более того, он решил проверить, как я учусь, потому что мама – я это слышал собственными ушами – жаловалась ему, что я учусь плохо и вообще отбиваюсь от рук, превращаюсь в настоящего хулигана и прихожу домой весь в синяках и ссадинах.
– Так, – говорит папа, усаживаясь за прибранный после ужина стол и беря в руки мой дневник, в котором полно «поср.» и даже встречаются «неуды». – Это что? – тычет он прокуренным желтым пальцем в «неуд», тщательно выведенный учительницей по украинской мове, да еще красными чернилами.