Страница 7 из 28
– И куда они лезут? – ворчал он, брея или подстригая очередного клиента, в основном из евреев же. – Вот за это нас и не любят, что мы в каждой стране, где находим приют, лезем своим длинным еврейским носом в чужие дела. Сказано же у Екклесиаста: «Смотри на действование бога: ибо кто может выпрямить то, что он сделал кривым?» И еще: «Кто любит серебро, тот не насытится серебром; кто любит богатство, тому нет пользы от того; кто любит власть, тот будет унижен».
– Про власть у Екклесиаста ничего не сказано, – поправит какой-нибудь знаток Талмуда.
– Ну и что? – удивится Соломон. – Это только глупый считает, что если в книге мудрости что-то говорится про палку, то имеется в виду только палка, а не полено. А если про камень, то только такой, какой помещается в руку, но не про больший. Мудрому человеку пристало видеть шире того, что сказано.
Однако воздержание не помогло Соломону: часто сменяющиеся власти, набеги на город всевозможных банд, которые с особым старанием перетряхивали дома евреев, уверенные, что уж у кого-кого, а у них всегда найдется чем поживиться, уравнивали между собой всех: и тех, кто лез во власть, с теми, кто стоял в стороне. У Соломона поживиться было нечем, разве что его дочерьми шестнадцати, четырнадцати и тринадцати лет. Да только хитрый Соломон так вымазывал своих детей какой-то дрянью, что от одного вида их и запаха у бандитов перекашивало рожи. И все-таки старшую, Дору, однажды схватили на улице, и увезли неизвестно куда. Вернулась она через две недели, ободранная, как курица, едва прикрытая какой-то мешковиной, и вся в синяках, похожая на старуху с остановившимся взором. И пошла по рукам: то ли понравилось ей это, то ли умом тронулась. В конце концов, нашли ее в овраге с перерезанным горлом. Первой, не выдержав позора и горя, умерла мать, и без того болезненная женщина, а через два года, когда гражданская война закончилась и в стране все начало успокаиваться, отправился вслед за женой и Соломон. Попечение над сиротами взял на себя его брат, Иосиф Атлас. Девочек выдали замуж, мальчиков пристроили учиться ремеслу.
В начале двадцатых, окончив девятилетку, Вениамин уехал в Ростов, поступил в педагогическое училище, но проучился в нем всего лишь год: был по комсомольской путевке направлен на работу в милицию. Так с тех пор и не снимает с себя свою черную милицейскую форму.
Атлас медленно приблизился к тому месту, где стоял дом, в котором он вырос. Дома не было. Подсвечивая фонариком, он обошел пустырь, покрытый засохшими кустиками полыни и лебеды, то и дело спотыкаясь о торчащие из земли пеньки и черные головешки. Странно, но он почему-то уже давно готовил себя исподволь к тому, что найдет на этом месте нечто подобное. Он только не облекал это подобное в слова, не давал ему конкретного имени и не вызывал в своем воображении конкретного же образа. Может быть, поэтому он не почувствовал горя, а лишь тяжелое отупение… как после попойки. А еще его властно тянуло прилечь, и он даже пошарил фонариком, нет ли где подходящего для этого места. Но места не находилось, к тому же снова пошел дождь.
Накинув на фуражку капюшон дождевика, он побрел назад, к вокзалу, еле переставляя ноги и постепенно приходя в себя. Собственно, что произошло? Сгорело несколько домов, в том числе и дом его родителей, в котором должна была находиться и его жена с тремя детьми. Но это еще не значит, что и они сгорели вместе с домом. Не исключено, что они перебрались куда-нибудь еще, где потише… если, разумеется, такое место имелось вообще. Но он знал свою Соню, ее страх перед переменой мест, хотя обстоятельства могут толкнуть даже ее на что угодно. Не исключено, что она эвакуировалась отсюда куда-нибудь в Среднюю Азию или Азербайджан. Он ее разыскивает здесь, а она между тем… Так что ничего еще не потеряно, надо искать.
Открывшаяся в стороне дверь и полоска света, вырвавшаяся наружу, привлекли внимание Атласа. Он остановился, затем решительно свернул в сторону дома, из которого вышла женщина и теперь возилась с чем-то в темноте: похоже, брала из поленицы дрова.
– Эй, товарищ! – негромко окликнул он женщину.
– Кто там? Кто? – испуганно спросила женщина, разгибаясь и поворачиваясь в сторону Атласа.
– Вы не пугайтесь, гражданочка: я ничего плохого вам не сделаю. Я только хотел спросить…
– Носит вас тут нелегкая, – проворчала женщина.
Атлас, между тем, приблизился, пытаясь вспомнить эту женщину, и даже не ее самою, а тех, кто когда-то жил в этом доме. Но вспомнить не мог, разве только то, что в нем жили русские. И тогда он решал напомнить о себе:
– Моя фамилия Атлас. Я жил неподалеку отсюда…
– Атлас? Это который же Атлас? – в голосе женщины послышалось изумление.
– Вениамин. Я из Ростова. Может, вы слышали что-нибудь о моей семье?
– Вениамин? Как же, как же, слыхивала.
Она стояла, прижимая к груди охапку поленьев, и явно была в растерянности, не зная, как поступить. Атлас хорошо это видел, с напряжением всматриваясь в сумеречные черты.
– Ну, что ж, – произнесла она наконец сердито. – Заходи в дом, раз такое дело. Только не стучи сапожищами: дети спят.
И женщина распахнула ногой дверь, пропуская Атласа вперед.
Он вошел в маленькие сени с земляным полом, где в углу на лавке стояла кадушка с водой, рядом с ней лестница, прислоненная к стене и уходящая перекладинами в черный зев чердачного люка, веник из полыни, а вдоль стены растоптанные детские ботиночки и галоши разных размеров.
Из сеней они прошли внутрь. Душный воздух, насыщенный полузабытыми детскими запахами, квашеной капустой и кукурузной кашей, ударил Атласу в голову. Он глянул на свои вымазанные грязью сапоги и в нерешительности остановился у порога, от которого начинался плетеный из лоскутков цветастый коврик, чистенький, но ветхий, с протертыми там и сям дырами.
Женщина тихонько опустила охапку дров на загнетку русской печи, отряхнулась и повернулась лицом к Атласу. Скудный свет коптилки, стоящей на столе, едва освещал ее плоскую фигуру, черную кофту со множеством заплаток, такую же юбку, прикрытую ветхим фартуком, веревочные чувяки, похожие на лапти, изможденное лицо с большими черными глазами и тонким с горбинкой носом, черные же с седыми прядями волосы, выбившиеся из-под белой в горошек косынки. На вид ей было лет сорок, но, похоже, до этого возраста она не дотянула добрых пять или шесть лет.
– Вот, значит, ты какой стал, – произнесла женщина, покачав головой, и сложила на впалом животе узловатые руки. – Ну, что ж, раздевайся, коли пришел.
– Да я на минутку, узнать только… Вы не беспокойтесь, – заторопился Атлас, боясь, что вот здесь и от этой женщины, которую он все еще не может вспомнить, он и узнает всю правду о своей семье – всю страшную правду, потому что иной эта правда быть не может. – Мне только спросить – и я пойду… – продолжал он упрямо уговаривать то ли себя, то ли женщину все более деревенеющим от напряжения голосом.
– Быстро не получится, Веня, – произнесла женщина устало и судорожно вздохнула. И повторила вдруг с непонятным ожесточением: – Быстро никак не получится. Так-то вот.
Глава 6
Они сидели за столом напротив друг друга. Половина бутылки была выпита. Женщина, которую звали странным именем Рогнеда, рассказывала, подперев голову кулаком:
– Как немец пришел, так всех евреев заставили зарегистрироваться. Но не трогали. А в тот день… Я в тот день на рынке была, вещички кой-какие меняла на муку. И вдруг облава. Меня тоже взяли. А дома сын и дочка. Сыну восемь лет, дочке шесть. Уходя, я их в погреб спрятала. Всегда так делала. Потому что детей хватали и увозили в Германию. Говорят, опыты на них ставить. Поэтому у меня уговор с ними был: если со мной что случится, сидеть два дня тихо, а потом пробираться в горы, в аул, к моему двоюродному брату. Мы два раза ходили туда, так что дорогу они знали. Но я не верила, что меня схватят: я ж не еврейка. У меня отец русский, мать адыгейка. Правда, иногда меня принимали за еврейку, но это те, которые ничего не понимают, какие евреи, а какие не евреи.