Часы затмения

На кухне нас ждал сюрприз. За столом сидели дядя Фима и Евгений Кимович - точь-в-точь такие, какими я их видел вчера.

Произошел короткий обмен приветствиями:

- Пришли, - враждебно проговорил дядя Фима.

- Пришли, - икнув, подтвердил Рюрик.

- Почему не позвонили?

- Так получилось. - Рюрик виновато развел руками, умудрившись при этом шлепнуть меня пальцами по губам. - У меня батарейка сдохла, а Тоха вообще мобильник дома забыл. Весьма и весьма, тэк скэть.

- А по стационарному не могли позвонить?

- Да кто ж помнит ваш стационарный, дядь Фим!

Мы с Евгением Кимовичем в разговор не встревали. Мы молча глядели друг на друга, он - со своеобычным бесстрастием, я - насупившись и изо всех сил стараясь не моргнуть.

Дядя Фима с Рюриком продолжали:

- Что там запоминать - шесть циферок.

- Шесть ни шесть, а все-таки никто этим старьем уже не пользуется.

- Как это - не пользуется? Больницы - пользуются, школы - пользуются, одни вы - не пользуетесь.

- Не виноват же я, что батарейка сдохла!..

Тут Евгений Кимович спросил:

- Как ваши дела, Антон?

Рюрик и дядя Фима смолкли на полуслове, теперь и они смотрели на меня. Чувствуя себя мишенью в тире, я раскрыл запекшийся рот и хрипло выдавил:

- Ничего не выйдет. Сожалею, что отнял у вас время, но... не сегодня.

Последовало тягостное молчание. Затем Евгений Кимович поднялся из-за стола и, заложив руки за спину, прошелся по кухне.

- Понятно, - сказал он. - Поня-атненько.

- Жень, - подал голос дядя Фима.

- Все нормально, Фим, - сказал Евгений Кимович. - Это - так, мысли вслух... Я ведь не ругаться пришел. Мое дело лечить, а не ругаться. Рассказал человек о своей проблеме - я в ней разбираюсь. Наплел всякой чепухи - я все равно разбираюсь... Вы ведь считаете себя больным? - спросил он у меня.

- Я правда болен, - прохрипел я страдальчески.

- А вы вообще знаете значение этого слова? - осведомился Евгений Кимович. - Нет? Так я скажу. Оно происходит от слова "боль". Синонимы: недуг, хворь, заболевание. Это такое состояние, при котором нарушается деятельность живого организма. Но у вас, как я понял, другое, нечто особенное, да? А знаете, сколько...

- Жень, я прошу! - взмолился дядя Фима.

- Впрочем, ладно. - Евгений Кимович снова прошелся по кухне, потом обратился ко всем: - Хотите шутку? Нет? Но я все равно расскажу, дабы разрядить, так сказать... Входит как-то к доктору пациент и давай жаловаться: "Доктор, доктор! Когда я жую фольгу от шоколадки, у меня начинает стрелять за ухом. Как вы думаете, что со мной?" А доктор ему говорит с таким сочувствием: "Мне кажется, молодой человек, у вас слишком много свободного времени".

Никто не засмеялся. Тогда Евгений Кимович посмотрел на меня, - я впервые увидел слабое подобие раздражения на его лице, - и выпалил неожиданно громким каркающим басом:

- Так вот, господин Кривомазов, у меня нет времени на людей, у которых слишком много свободного времени!

Он пошел прямо на меня, я посторонился, он вышел в коридор, затопотал там, как целый батальон, спешащий в столовую, и хлопнул входной дверью. Дядя Фима устремился за ним.

- Так-то, - сказал Рюрик, когда дверь хлопнула во второй раз.

- Истерик, - буркнул я и устало повалился на табурет.

До обеда мы гоняли лодыря. Потом, приняв душ и наскоро подкрепившись яичницей с помидорами, поехали за Рюриковым джипом. Охранник клуба "Пасадена", рослый татарин с бычьей шеей, встретил нас как родных, хотя ни я, ни Рюрик решительно его не помнили. Поболтав с ним о всякой чепухе - и разлучившись с парочкой сигарет, - мы сели в машину и отчалили. Рюрик предложил навестить Юлю, на что я ответил отказом. Он спросил, почему, собственно, так категорично, но ничего внятного не услышал. Тогда путем открытого голосования решено было ехать за город.

- За город так за город, - сказал Рюрик, зевая во весь рот.

Для начала съездили на рынок и приобрели здоровенный двухлитровый термос с идиллическим деревенским пейзажем на боку. Потом заехали на работу, и, пока Рюрик, симулируя раздражение, которого на самом деле не чувствовал, производил внеплановый разбор полетов, я готовил в термосе кофе. Кофе получился настолько ядреным, что его не то что пить - нюхать было боязно. Но мы его все же продегустировали. Чувствуя, как глаза буквально лезут на лоб, мы пришли к выводу, что неплохо бы как-нибудь обозвать это чудодейственное пойло. Остановились на говорящем названии "Гипербодрин" и запатентовали путем наклеивания соответствующей надписи поперек деревенского пейзажа. Выпили еще по чашечке - на посошок, как выразился Рюрик, - и выехали.

День выдался пасмурный, с редким неуверенным дождиком, накрапывающим каждые полчаса, как по сигналу. Бороться с сонливостью в таких условиях было настоящей мукой. Содержимое термоса мы уничтожили буквально за час, причем большую часть вылакал Рюрик - на правах водителя. Приготовив новую порцию "Гипербодрина" в какой-то закусочной на сотом километре, я попросил Рюрика научить меня водить.

- Как?! - удивился он. - У тебя ж права есть!

Права действительно имелись, но это ничего не меняло. Рюрик свернул с шоссе на какую-то бетонку, ведущую, по-видимому, на скотоводческую ферму, и уступил мне баранку. Прямо тут, на скользкой от влаги бетонке, я и научился переключать скорость, выжимать сцепление, разворачиваться - словом, водить. Это было на порядок легче бритья и не в пример приятней.

На водительское место Рюрика я больше не пускал. Оказалось, за рулем сон выветривается из головы практически полностью. А если вдобавок о чем-нибудь безостановочно болтать, расспрашивать, спорить, то можно чувствовать себя вполне сносно. Рюрик сразу включился в эту игру, и некоторое время она нас спасала.

Дважды кончался бензин, и мы дважды заливали полный бак. Пока работники бензоколонок делали свое дело, мы с Рюриком устраивали шуточные боксерские поединки, после которых у нас ныли, точно больные зубы, кулаки и предплечья. Впрочем, это только шло на пользу.

К исходу второй ночи хваленный "Гипербодрин" перестал действовать, от него лишь пучило живот и вязало во рту, как от хурмы. Посовещавшись, мы решили избавиться от бесполезного груза и торжественно (сигналы, прощальные свистки) выбросили наполовину полный термос в окно. Термос срикошетил от бешено несущегося асфальта и, тускло блеснув, плюхнулся в придорожную грязь.

Пару раз останавливались около безымянных озер, мутных и необыкновенно холодных. Водные процедуры отгоняли сон часа на полтора, пока тело не согревалось. После на плечи опускалась какая-то мягкая неподъемная тяжесть, стремившаяся смять нас в лепешку, и которой странным образом хотелось оказать содействие. Все чаще и чаще я ловил себя на мысли, что достигаю некого предела, преодолеть который человеку не дано, да и незачем. Незачем, повторял я про себя с тихим нарастающим отчаянием. Я цеплялся за это слово, как утопающий за протянутую руку. Незачем мучить себя. Незачем мучить Рюрика. Незачем достигать предела, который все равно не преодолеть.

Однако первым спасовал не я. В середине третьего дня, когда все темы для разговора были исчерпаны; все способы бодрствовать испробованы и признаны неэффективными; когда я, уже откровенно клюя носом, вел джип сквозь косой секущий дождь, Рюрик вдруг сказал просительным голосом:

- Слухай, я посплю маленько, да?..

Не дожидаясь моего согласия, он уронил голову на грудь и обмяк. Мелькнула досужая мысль, что теперь его и выстрелом не поднять, и тут в каком-то обессиливающем томлении я понял, что остался совсем один.

Это было началом конца. Мягкая неподъемная тяжесть, которая раньше распределялась на двоих, взялась за меня одного. Я издал протяжный, неслышный миру вопль. Сознание с пугающей быстротой стало отключаться, словно у обморочного. Я изо всех сил замотал головой, потом, чертыхнувшись, с размаху ударил себя полураскрытым кулаком по лицу. Помогло. На секунду в мозгах прояснилось: я увидел мокрое до черноты шоссе, с влажным хрустом исчезающее под колесами, услышал дождь, лупивший по крыше, почувствовал дрожь карданного вала под собой - и понял, что нужно тормозить. Я стал снижать скорость и одновременно сворачивать вправо, на обочину. Мимо, словно поезд-призрак, пронесся рефрижератор с прицепом, и тут Рюрик вдруг дернул головой, точно донимаемый слепнями мерин, и, не открывая глаз, скороговоркой пробормотал: