Ступеньки в небо

Я потеряла себя немедленно, не успев еще даже толком ступить на красный ковер детской аркады. В основном, это игры для детей и юношей на меткость и силу. Выигрышем служат всевозможные мягкие игрушки. Залитые светом игровые площадки, шумные разноцветные киоски, ярко раскрашенные автоматы стенка к стенке сцеплены по внешнему кругу. Внутренний круг составляет арена и примыкающий к ней боком квадрат зрительного зала. Перемещаться можно только по узкому, зажатому с обеих сторон фантазиями коридору, в который вливается эскалатор. Образовавшаяся в мгновенье толпа подхватила меня, едва я почувствовала под ногами твердый пол. Сделавшись каплей такого, несущегося куда-то потока, любой человек мгновенно теряет самостоятельность, перестает принимать решения, двигаясь в одном ритме с остальными, безропотно сворачивает, куда все, и покорно принимает любые перипетии судьбы.

Меня влекло вслед за потными спинами в разрисованных майках. Сзади подталкивала чья-то мощная грудь. Возможности рассмотреть передних или оглянуться на задних не было, мне пришлось собрать все свои силы, чтобы в какой-то момент, рывком, резко отпрыгнуть влево, где нечетко обозначался кусочек свободного места. Во всяком случае, тут уже можно было, пусть и не совсем свободно, но всё же повертеть головой, осмотреться хоть кое-как.. Я оказалась где-то в задних рядах любовавшихся зрелищем зевак.

Акробаты-канатоходцы уже успели по хитрому сплетению веревок взобраться под купол, разбившись там на две части. Справа на торчавшем вертикально вверх шесте устроился силач, слева на зыбких ступеньках мотавшейся в воздухе веревочной лестницы собрались пятеро прыгунов. Компания была, судя по внешнему виду циркачей, мексиканская: все, один к одному, обладали низкорослыми, крепко сбитыми телами, свойственным латиноамериканцам разрезом глаз - нечто среднее между европейцами и азиатами, - и кожей, цвета чуть красноватого цейлонского чая. Название группы, которое я, правда, услышала после, "Летающие ацтеки", - подтвердило это мое предположение.

Мне понравилось одеяние мужчин, я вообще люблю белое: белые рубашки с красными кушаками, белые брюки с блестящей серебряной полосой по боку, белые повязки на волосах. Женщины же на мой скромный взгляд казались слишком уж раздетыми: крошечные белые треугольники трусиков, а сзади узенькая, в палец шириной, белая полоска, да обсыпанные разноцветными стекляшками кружочки, с грехом пополам прикрывали крошечные, едва развитые груди гимнасток.

Вроде и не ханжа я, но мне всегда бывает как-то не по себе, когда праздную толпу развлекает как будто бы непонятно кем лишенная обычного человеческого права прикрыть свою наготу горсточка лицедеев. Всем своим существом чувствую в таких случаях обнаженность актрис перед ордой одетых обывателей...

Потом, в мучительных сновидениях я почему-то вижу себя самое голой перед скоплением нарядных людей. Они хохочут, тычут в меня своими пальцами, а я даже руками не могу прикрыться, ведь я обязана изображать перед ними.

Знаю, конечно, спортивно сложенное тело прекрасно, и так далее, но все равно, есть у меня этот комплекс: в балете, в цирке, на современных танцевальных шоу, в слишком откровенных кадрах кино я испытываю нечто вроде унижения, что ли, и можете считать меня, кем угодно... Даже если ситуации вроде бы оправданы, я все равно не приемлю этого оправдания. Вероятно, это до сих пор живет и не дремлет во мне советская школа плюс воспитание моей мамы, что, вместе взятое, при любых свободах давит горло, надежно сдерживая руки и ноги... Наверно, это так, но тут уж ничего не поделаешь, тут я сдаюсь, и вообще, рожденный ползать...

Акробаты прыгали слева направо, после всевозможных сальто-мортале попадая к силачу (тот всех ловил руками и даже в двух случаях ногами, раскачивался с пойманным в руках); затем прыгун отрывался от рук силача и летел обратно на веревочную лестницу, предусмотрительно брошенную товарищами ему навстречу.

Я смотрела, пока мне не свело шею, а тогда опустила голову и тут же услыхала торжествующий барабанный бой, а вслед за ним - особенно восторженный рев толпы вперемешку с аплодисментами: один из прыгунов сделал самое эффектное в этом номере сальто.

Всегда-то я пропускаю самое важное. Хотя... поклонницей цирка меня не назовешь, вообще, ненавижу плебейские развлечения, всякие зрелища для дегенератов. И с чего только я так внимательно это наблюдала, тоже непонятно... Вдруг захватило.

После апогея свет под куполом погас, акробаты по канатам съехали на сцену. Они еще пытались раскланяться, но публику уже мало интересовали. Толпа рассосалась так же внезапно, как собралась.

Я подошла ближе к сцене с той стороны, где было отведено место для музыкантов. Там же висели на стенке отрывные розовые листочки с программами на каждый день недели. Когда я водила по спискам пальцем в поисках субботы, тут-то меня и настигло волнение, да такое, что даже дышать стало трудно. Мой указательный остановился на "Москоу клоунз" рядом со временем пять сорок пять. До выхода Сержа оставалось около тридцати минут.

Прислонившись спиной к сцене, я села на пол, потому что ноги мои неожиданно ослабли. Только сейчас я осознала, наконец, что вот-вот увижу Сержа. Боже мой, всего-навсего тридцать минут, через какие-нибудь полчаса я увижу Сержа!

Я просидела целую вечность с закрытыми глазами, представляя на все лады, каким именно образом это произойдет. Он увидит меня сразу, едва появится. Ведь выход наверняка будет отсюда, Конечно, он не подаст виду, что узнал меня, зачем же волноваться перед выступлением. Но потом! Потом! У него свободное время до самого вторника. Значит, потом он спустится ко мне. Он поцелует меня, не снимая грима. И огромные клоунские губы отпечатаются у меня на щеках, когда мы будем целоваться, я потом так и останусь щеголять этими красными отпечатками на лице, пусть все видят.

Фантазия эта, впрочем, вовсе не моя, а Сержа: во время последнего телефонного разговора он на прощание пообещал мне хорошенько проштамповать лицо клоунскими губами. Теперь видение этой своеобразной визитной карточки на собственной коже не давало мне покоя, открывая целый ряд уже моих, и только моих выдумок на потом.

Потом - потом, потом! Собственно, ничего оригинального: просто мы будем целоваться, не отрываясь друг от друга весь субботний вечер, и все воскресенье, и весь понедельник... О вторнике лучше не думать, это далеко потом, но зато вот-вот... Вот-вот...

Открыв глаза, я обнаружила, что блаженно улыбаюсь, а какая-то китаянка тоже сладко улыбается, отечески кивая мне головой. Этого мне еще не хватало! Я сразу стряхнула с себя идиотское выражение и деловито посмотрела на часы. Американцы говорят: "Время летит, когда тебе весело". Пять тридцать девять. Пора вставать... Или наоборот, подождать, пока начнется? На возвышении арены за моей спиной почуялось какое-то движение, и я не выдержала.

Первое, что я увидела, обернувшись к сцене, была скрипочка Алекса, кое-как пристроенная к самому краешку рояля. Алекс, с томно полуприкрытыми веками, а рот у него, наоборот, был почему-то полуоткрыт, искал что-то в своей сумке, запустив туда обе руки. Сумка не имела опоры, просто болталась на длинном ремне у него на шее и потому все норовила ускользнуть в сторону. Сам Алекс каждый раз нырял всем телом в непредсказуемом направлении за сумкой вслед, словно исполнял какой-то нелепый танец.

Скрипка, наконец, устала балансировать и, потеряв последнюю точку опоры, сорвалась. Да и грохнулась было, если бы ее не подхватил подоспевший мужчина в шелковом токсидо с ярко-бордовыми фалдами (скорее всего, это был конферансье).

Я огляделась, кусая губы, чтобы не расхохотаться. Народ понемногу собирался. Китаянка, сладко улыбаясь, отечески кивала головой.

- Ну чего, чего вылупилась? - ни на йот не открывая глаз и вроде совсем на меня не глядя, хрипловато вопросил по-русски Алекс. - Губки бантиком, щеки фонарем... - и, как будто этого было недостаточно, добавил: - Смеется еще...