Страница 3 из 9
– Да.
– А потом я заплакала… Я же этого не хотела. Просто не понимала, что со мной происходит, я не была самой собой.
– Потом сели подальше друг от друга, – вспомнил парень. – Я тебя не держал, не задерживал, а ты все повторяла: «Пусти меня, лучше уйду» – и не уходила.
– Не могла. Если б могла, ушла бы. Не осталась. Казалось, что я многие годы искала тебя, а когда нашла, боялась сделать даже шаг – боялась потерять… Хотя во мне росло беспокойство, я чего-то опасалась, а чего именно – не понимала. Но не уходила. Сейчас я понимаю, что я боялась саму себя… Сегодняшнего дня… Если бы мы тогда расстались, было бы легче…
Парень молчал. Они долго гуляли, прислушиваясь к плеску воды. Волны шумно выкатывались на берег. Женщина посмотрела на часы.
– Поздно, – прошептала она. – Пошли… Сейчас придут домой из кино, нужно накормить его ужином.
Парень хмуро посмотрел на нее:
– Не обижайся… Кто должен накормить его?
Он снова с неистовством обнял женщину, поцеловал ее горячие непокорные губы. Чуть ранее парень написал на песке: «Я люблю тебя!» Поправляя волосы, она увидела, как волна накатила и унесла эту надпись. «Все в жизни так, – грустно сказала женщина. – Есть – и нету». Потом посмотрела в сторону моря. Но море было мирное, спокойное. Посмотрела на прибрежные гладкие камни, взглядом смерила берег, посмотрела на скалы. Все там было ей родное. Женщина смотрела печально, будто здесь прошла вся ее жизнь и теперь она навсегда расстается с этим.
По узкой каменистой дороге они стали подниматься к остановке автобуса. В воздухе кружились летучие мыши, резко опускались, чуть не касаясь их крыльями. Парень смотрел на этих полуптиц и думал о чайках. Белоснежные чайки, которые, наверное, находятся очень далеко, там, где солнечно, вдали, где море и небо сливаются на горизонте, где они парят и медленно кружат над синими водами.
– Ты сейчас думаешь о своих чайках, – сказала женщина. – Ты влюблен в чаек. Я это знаю. У тебя много стихов написано про чаек.
Парень внимательно посмотрел на женщину. В темноте ее волосы были черными, щеки смуглыми, все лицо было смуглым.
– Если я влюблен в чаек, значит, я влюблен в тебя. Ты похожа на красивую чайку, – улыбнулся он. – Ты моя смуглая чайка.
Правой рукой парень обнял женщину. Они поднялись по узкой тропинке, а когда показалась остановка, парень сказал:
– Я здесь постою, а ты иди, вдруг знакомые встретятся. – Он коснулся пальцами губ женщины. – Прощай. Я тебя никогда не забуду. Никогда-никогда.
Он думал о том, что порой приходится расстаться с той, которую безумно любишь, чтобы по-прежнему любить ее.
– Я тоже. Я тоже не забуду. Я не смогу тебя забыть, если даже захочу. Если даже очень захочу. Господи, каждый может видеть, как ты выглядишь, но не каждый может знать, что у тебя в душе. Поверь, бывают такие минуты, что не хочется жить, а хочется грустить, только грустить и плакать. Зачем я тебя полюбила, зачем, скажи, я люблю… – Голос женщины дрогнул, глаза застелили слезы. – Скажи, кому невыносимо тяжело – тому, кто уходит, или тому, от кого уходят?
– Тому, кто безумно любит.
– Я ухожу, мне безмерно тяжело, потому что безумно люблю тебя… Живи и помни. – Она прижалась к нему. Женшина не хотела отрываться от него. – Значит, все? Больше не встретимся?.. – Она уже не могла сдерживать слезы. – Самая страшная не безответная любовь, а когда она взаимна, но вы не вместе.
Вдали показался автобус.
– Еще раз встретимся – и все, – внезапно сказала женщина. – Только один раз…
– Хорошо, – наконец сказал парень.
Он хотел сказать «нет», но сам не понял, как сказал «хорошо». Женщина, посмотрев на него лучистыми глазами, повернулась и пошла к остановке.
По пути она обернулась, чтобы еще раз посмотреть на парня, помахала ему рукой на прощанье.
Она, наверное, улыбнулась в темноте.
Автобус уехал. Смуглой чайки не стало. Белых чаек не было. Парень был одинок. Внизу, под сопкой, виднелось море. Действительно, вся гладь моря казалась черной пашней, на которой мерцала узкая лунная дорожка. Он думал пойти по этой дорожке, идти, идти туда, где в золотистых лучах солнца над морем порхали белокрылые чайки…
=============
ПРОХЛАДНЫЙ ГУСТОЙ ЛЕС, ИЮЛЬ…
Второй день, как Арпине услышала о том, что Он приехал. И сейчас, когда до ее слуха дошел слабый рокот машины, она медленно, словно в предчувствии чего-то плохого, подняла голову, посмотрела на дорогу. Поднимая легкую пыль, проехала машина Арташеса… Арташес сидел гордый и самоуверенный, с поднятой головой, правая рука на руле, левая – навстречу ветру…
Проехал Арташес, оставив на дороге лишь облако пыли, которое, постепенно растаяв, легко и медленно село на зеленую обочину дороги, и больше ничего не осталось от недавней пыли, похожей на далекий туман…
Была любовь – сильная и нежная, сладкая, томная, но она постепенно прошла. Потом любовь была и не была, потом вообще не стало. Почему прошла, почему ничего не осталось? И самая большая потеря в том, думала Арпине, это когда что-то умирает в тебе, что-то очень дорогое и родное, что жило в тебе и помогало жить. И когда Арпине услышала вдруг, что Арташес приехал в село, сердце ее вмиг словно остановилось, трудно стало дышать, показалось, что внутри что-то оборвалось, лицо запылало. Ей показалось, что женщины сейчас заметят это и бог весть что подумают.
Она торопливо наклонилась и продолжила сажать рассаду.
Значит, любовь есть, осталась, как затаившийся в золе уголек и теперь снова затлела… Жаль, очень жаль, что нельзя остановить время и повернуть его вспять, чтобы исправить свою ошибку. Значит, остается только смириться с судьбой и жить красивыми воспоминаниями из прошлого, которые поистине согревают твою душу, наполняют сердце радостью, но в то же время безжалостно обжигают тебя изнутри…
– Мам, видела машину? – спросил прибежавший со стороны дороги старший сын. – Белая, будто обдана молоком, видела, мам?
Арпине не обратила внимания на сказанное сыном. Она начала сосредоточенно доить корову, и струи молока, как солнечные лучи, плясали и подскакивали в ведре, молоко поднималось, пенилось, пенка лопалась. Арпине и доила, и непрерывно думала об Арташесе, который более десяти лет в деревню не приезжал, а теперь каждый год должен приезжать. Говорят, приехал восстановить дедовский дом, и после этого каждое лето будет приезжать вместе с семьей на отдых в отчий дом.
И во время дойки, и когда надоенное молоко несла домой, а оно, парное, шипело в ведре, Арпине продолжала думать об Арташесе. Пыталась не думать, не получалось, не могла забыть его. А когда заксрипела калитка и Мукел, с большим носом, дородный и мрачный, с вязанкой хвороста за спиной, вошел во двор, холодная дрожь пробежала по телу Арпине. Ей почему-то показалось, что Мукел сейчас все поймет, догадается о том, что происходит в душе жены, и как-то испугалась…
Мукел с треском сбросил с плеча тяжелую вязанку хвороста, от которой правое плечо будто поднялось, немного выпрямился, после чего заметил жену.
– Корову подоила? – спросил он безразличным и суровым тоном.
– Да, – тихо произнесла Арпине.
Мукел не заметил, что голос жены как-то изменился. А Арпине, облегченно вздохнув, что муж ничего не заметил, собрала в кучу нарубленные сыном сухие ветки и начала разжигать огонь.
– Ты только сейчас собралась заняться обедом? – чуть позже и немного недовольно спросил Мукел, садясь на каменные ступеньки и закручивая папиросу.
– Но я только пришла, – покорно ответила Арпине. – Принесли много рассады, поздно закончили.
– А где теленок?
– Завела в хлев. Был привязан у ограды. Вдоволь пощипал травы.
Мукел медленными, уставшими движениями закручивал папиросу. Чуть позже, когда Арпине приготовила молочный суп и они, сидя на веранде, безмолвно ели, старший сын, который в этом году должен был пойти в первый класс, вдруг мечтательно, с воодушевлением произнес: