Страница 10 из 14
И в частности немного мною,
вот от чего я, в общем, ною.
«Всё к сожаленью прояснилось…»
Всё к сожаленью прояснилось,
И в курсе мы – куда нам плыть,
Все прожитое, нам приснилось,
И хромотой сменилась прыть.
От нас разит не перегаром —
Лишь слабенький хмельной душок,
Но коньяком предельно старым
Мы чокнемся на посошок.
«Завечерело, воздух зрел и густ…»
Завечерело, воздух зрел и густ;
Корзина с помидорами и перцы;
Айвовый и смородиновый куст
Горят в закате как единоверцы.
Соседский мотоцикл, тарахтя
Увозит в вечереющие дали,
Компанию из деда и дитя,
Им хорошо, они не опоздали.
Отчаливать пора бы надо всем,
Все мы уходим, таем, улетаем.
Давайте вымрем, но не насовсем,
И утром заново возобладаем.
«Я выяснил: а кто там судьи…»
Я выяснил: а кто там судьи.
Какие есть на солнце пятна,
к тому ж дошел до самой сути,
и что теперь? Идти обратно?
«Опять жара, да вместе с духотой…»
Опять жара, да вместе с духотой,
Нет сил из кресла в тень переселиться,
И что-то шепчет мне внутри – постой,
Там то же ждет, не надо шевелиться.
Все трудно: думать, спать, смотреть,
Да будьте чувства все мои неладны,
Да, я готов сей час же умереть,
Вот только б были ангелы прохладны.
«Мозг питается только глюкозой…»
Мозг питается только глюкозой,
Почему же так мысли горьки,
Вот стою я смурной и тверезый —
Смысл появится с новой строки.
Что нам делать, доподлинно знаю,
Ещё явственней – кто виноват?
Оттого я теперь изнываю
Словно командированный в ад.
«Перейди в состоянье блаженное…»
Перейди в состоянье блаженное,
И откройся вечерним лучам,
ведь прозрачность твоя совершенная,
Тем ясней, чем темней по ночам.
Принимай затаясь сообщения
Из родных и распахнутых бездн.
Неподвижность – дитя дуновения,
Что нисходит ночами с небес.
Поутру на подушке останется
Пара слез, излучающих свет…
И куда твоя душенька тянется?
Разве есть что-то там, где нас нет?!
«Да, теперь не рано вечереет…»
Да, теперь не рано вечереет,
И природе, в общем, не до сна,
Голова конечно же дуреет,
Предвкушая, что в четверг – весна.
Кучи снега залегли как предки,
И по саду веет холодком,
Возле позаброшенной беседки,
Призраки, и с ними я знаком.
Только что оттаяли бедняги,
С осени ведь подо льдом лежат,
Смесь холодной памяти и влаги,
Шепчутся и радостно дрожат.
Я хотел бы подойти, вмешаться,
Я б не тронул их и не задел,
но нельзя, они тотчас лишатся
Этих вот своих эфирных тел.
Можно прикоснуться только слухом,
К эльфовой игре их языка.
Если я когда-то стану духом.
Вспомню: вечность дьявольски хрупка.
«Бывает, что весною ранней…»
Бывает, что весною ранней,
Глядим, никак не разберём —
От чьих невидимых стараний
Повсюду тянет ноябрем.
Окоченевшие деревья,
Скукожившийся скромно пруд,
Испугано дымит деревня,
Показывая – здесь живут.
Всё заново готово к снегу,
Опять пойдут колоть свиней,
Жизнь бросила свою телегу
И ждёт решительно саней.
Пан
Полководец стоит перед строем, расставив ноги,
Позади легион с частоколом копий,
Уходит сквозь виноградник изгиб дороги,
Армия на краю земли, но еще в Европе.
Осень в Греции, дымы в ореховой роще,
Командует армией Луций Корнелий Сулла,
Война идет давно и почти наощупь,
Ситуация как будто уснула.
Спускается с горки разболтанная телега,
Центурион на козлах, и следом легионеры
Все задыхаются будто от длинного бега,
И говорят так, будто ни к черту нервы.
На телеге что-то лежит под рогожей,
Полководец молча велит: снимите!
Они подчинились. На что это все похоже?!
Такое увидишь разве что лишь в Аиде.
Пронзенная туша в грязной шерсти козлиной
Огромные ноздри набиты блеющим звуком,
Он жалобно реет над дымной долиной,
Солдаты застыли растерянным полукругом.
Для всех это зрелище и отвратно и странно,
Только Сулла спокоен и говорит с ухмылкой:
«Да вы умельцы подкараулили самого Пана,
И закололи его как котлету вилкой».
Пан лежал, подрагивая мокрым боком
И все заходился в тоскливом плаче.
«Грекам конец, мы справились с их богом,
Просто прикончили к чертям собачьим!»
«А все же врубелевский Демон…»
А все же врубелевский Демон
Так ненормально угловат,
Сидит, соображает – где он?
Кто он? и в чем он виноват?
«Когда из фирмы Аполлона…»
Когда из фирмы Аполлона
Поступит на меня запрос,
Я вырвусь резво из полона
Всех бытовых метаморфоз.
Не видя правил и условий,
Шатаясь словно бы в бреду,
Ловя себя на каждом слове,
Куда-то молча побреду.
И в строфы составляя строчки,
Ликуя и впадая в блажь,
Все время доходя до точки,
Грызть буду теплый карандаш.
Весь от восторга цепенея,
Таращась яростно во тьму,
Открою истину в вине я,
И что-то страшное пойму.
А утром нервный, но тверёзый,
Склонясь над бездною стиха,
Скажу себе презренной прозой,
Какая, Боже, чепуха!
«И чистый лист теперь уже не чист…»
И чистый лист теперь уже не чист,
Не то чтобы совсем как трубочист,
Но все же с неким письменным изъяном.
Всего лишь две строфы каких-то слов,
И предназначенных никак не для ослов,
Не нужных убеждённым или пьяным.
Слова простые, Господи прости,
Их меньше ста и больше тридцати,
Про путешествие долиной смертной тени.
Хватило мне лишь одного листа,
Слов больше тридцати, но меньше ста,
Объем всех подлинных стихотворений.
Ярмарка
Едем на ярмарку, едем,
От предвкушений горим,
Будущим, будущим бредим,
Ждет как никак Третий Рим.
Молоды мы, боевиты,
Все нам еще по зубам,
Славой пока не увиты,
Завистью не убиты.
Едем мы с ярмарки, едем,
Давней обидой горим,
Старыми дрязгами бредим,
Прошлое благодарим.
Старые, старые кони,
Да, мы не портим борозд,
Злато наград на попоне,
Главное, что не пони.
Пишите, так пиши́те,