Страница 13 из 23
Познала ли я райские радости после того, как ангел по имени Ляксандр Лобзофф выхлопотал для меня разрешение жить так, не питаясь? Еще бы! Как не познать. Ведь это и на самом деле первое наслаждение – жить, ничего и никого не кушая. Такое разрешение имеют только ангелы, но Лобзофф, вишь, добился и для меня. И не только этого. Не менее важно для нас, расейских, заполучить и разрешение не околеть от морозов. Что же ты думаешь? Выбил в своей конторе и это разрешение для меня секлетарь Лобзофф, такой миленький.
Он появился передо мной неожиданно, когда я решила, что умирать мне все равно надо, коли я родилась. Даже Иисус Христос родился-умирал. А умирать – было точно так же, как и родиться. Только нужно было возвратиться туда, откуда я заявилась. Все человеки отошли от меня, и сделалось вокруг как в пустыне. Зачем, ты спросил, человек появляется на этой земле? Правильно – затем, чтобы испытать райское блаженство. Но я-то об этом еще не знала и собралась умирать, как подыхать в муках – брошенная в своем доме одна, потому что я не захотела продавать этот дом на вывоз. Были когда-то у меня дети, не помню уж, сколько, – это до моего второго пришествия на этот свет, – они рассердились на меня и отвергли меня. Ничего тут особенного – я видела, как скот размножается, как звери разводятся, птицы высиживают свои яйца, – все они тотчас забывали своих потомков, как народят их и выкормят. А зверята и цыплята, вызрев, также не поминали своих родителей ни словом, ни жестом.
Меня родили, чтобы я родила, меня кормили маленькую, чтобы я не умерла, а потом перестали кормить старую, чтобы скорей умерла. И Ляксандр Трофимович появился именно на этом ровном плешаке жизни, с которого я не собиралась никуда стронуться. Ты видел эту пустыню, посреди которой дом стоял, видел, какая она странная, эта пустыня? Это потому, что место, на котором находился поселок Октябрьский, отвалилось от Земли, стало самостоятельным небесным телом, не полетело дальше с Землей – вокруг Солнца, а осталось на своем месте. И я тоже осталась. Тогда и пришел ко мне ангел Лобзофф Ляксандр Трофимович. Он раньше секлетарем сельского совета работал, справки выдавал, и никто ничего за ним не знал особенного.
– Ой, да ты никак за грибами наладился, Генеральный? – вспомнила я его деревенское прозвище. – С корзинкой-ти, гляди.
– Не Генеральный вовсе, а Александр Трофимович Лобзофф, – с достоинством ответствовал ангел и, поставив у ног своих корзину, полную хороших грибов, стал озираться, топчась на месте. – Это и называется временной коллапс, полная остановка времени, – кивнув самому себе головой, с важным видом на красной физиономии промолвил он. – И смерти, сказано, больше не будет. А это место для тебя, дом этот и замкнутая вокруг него долина, где твою душу оставили на погибель, место это будет называться «Марфуткин рай», ведь тебя зовут Марфой?
– Так, мой хороший.
– Ну так вот, слушай, Марфа. Тебя никто на этом свете и на том свете видеть уже не может, ибо ты помершая считаешься, и у меня в книге записей гражданских актов была на тебя соответствующая строка записана. На том свете ты тоже не могла идентифицироваться, потому что отстала от улетевшей Земли-планеты и вместе со своим «Марфуткиным раем» потеряла бег в пространстве и стала «остановленной».
– Значит, я ужо заново родилась в раю, Ляксандр Трофимыч?
– Значит, так. Не сомневайся, сиди спокойно, Марфа. Не поражена ни в каких своих космических правах. Хотя Земля-планета улетела и больше не вернется, но для тебя, «остановленной», во всей твоей райской округе будут сохранены все прежние климатические условия от и до. И ты сможешь видеть из своего дома русскую зиму, разливанную мокрую весну, землянику летнюю под самым окном и все золотые, все серебряные и все в жемчугах осени в лесах, рядом со своими галактическими выселками «Марфуткин рай» – бывший поселок Октябрьский тож.
– А чего я исти буду, Генеральный? Уже давненько, кажись, ничего не ела.
– Ты и не заметила, простота, что тебе есть совсем не хочется?
– Заметила, кажись. Ничего тут не понимаю, ангел мой.
– Понимать надо так, что ты уже поставлена на довольствие при Управлении, где я на самом деле работаю. Питаться будешь живой энергией напрямик. Я тебя подключил. Называется должность моя – Агент продовольственно-фуражной службы. Ангел – это общее название всех номенклатурных служащих Ангелитета, которые работают с человеческим населением на Земле.
– Агент-ангел… Какая мне разница, как вы называетесь? Лишь бы пользу приносили… А мерзнуть я не буду зимою?
– Не будешь. Тебе я выписал антикосмический адреналин, не будешь мерзнуть даже на Луне.
– Спасибо, миленький. Это что значит, Санек, я уже совсем в раю?
– А тебе трудно догадаться, Марфа?
– Так ведь я же совсем одна…
– Ты так захотела. Твой был выбор.
– Я хотела быть одна без тяжелых людей. А в раю, я чай, люди легкие, их должно быть там очень много…
– Так оно и есть, конечно. Но это в мегаполисных и концентрационных раях, Марфа. А в таких, как твои выселки, из разряда «остановленных», всегда по одной штуке души, и моя контора обслуживает именно такие – космические хутора – «райские вышвырки» по-деревенски.
– Так ведь что за рай для одной штуки души? Скучно-ти будет в таких раях, Санечка.
– Потому нас и направляют время от времени к вам, поштучным. То есть чтобы вам скучно не было. Вот я и пришел к тебе, принес грибов. Посмотри на них, пощупай, принюхайся как следует к ним.
– Спаси Бог тебя, Ляксандр Трофимович, благодарствую за твою доброту, за твое внимание.
– Да чего там, Марфа. Служба у меня такая.
– А на земле-то ишшо служишь? Или не служишь боле?
– Служу, как же. На новом месте. Уже не секретарем Совета, а агентом по электросчетчикам, у Чубайса, у рыжего.
– Ну и куда теперь? Опять на Землю?
– Немного еще побуду у тебя. Могу партий пять кряду сыграть с тобой в лото, по одной копеечке. Вот, захватил с собой мешочек с фишками и лотошные карточки.
…Когда он уходил, побыв на моем райском хуторе остановленного земного времени лет пятьдесят-шестьдесят – вычислить было невозможно, потому что хутор мой входил в космический разряд «остановленных», неподвижных во Вселенной, ни в каких галактических системах не состоящих и потому счета времени в себе не содержащих, – когда уходил восвояси ангел Лобзофф, слегка понурившись, в провислых на заду широких комбинезонных штанах, с корзиной грибов в одной руке и с мешочком деревянных бочонков лото в другой, с каждым шагом удаления все более переходящий в самогонщика Саньку Генерального (потому что между ними ничего не стояло), – я смотрела вслед уходящему и думала, что мой райский хуторок находится так далеко от магистральных путей галактических караванов, что никакой случайный гость ко мне не попадет – хоть через миллиард световых лет, – и только такие мелкие работники, вроде агента Лобзоффа, забредут сюда по долгу службы и сыграют партию-другую в лото, ставка копейка.
О, моя гипотеза, что человек появляется на земле для испытания райских блаженств, – куда же ты еще меня заведешь? Над самогонным смогом общечеловеческого счастья, поверх счастья королей-солнц, императриц-блядуний, брутальных цезарей-кинжалоглотателей, над головокружительным счастьем сказочно богатых олигархов-абрамовичей витает моя гипотеза! На данном кусочке бумажного пространства ее зовут С. Т. Рощина, как одну бойкую американскую журналистку. Она здорово заманивала, показывала и даже потрясывала, но никогда не давала и не собиралась давать. Такая вот была штучка – ангел в канареечного цвета, плотно и дерзко облегающей бюст трикотажной кофточке. Эта Рощина, сиречь моя гипотеза, всем своим поведением, туманно-голубыми ангельскими глазами, в которых колыхалась зыбь неслыханного потенциального распутства, – всем своим соблазнительным существом, сладким запахом, исходящим из тенистых долин ее вкусной фигуры, со своими двумя дыньками, обтянутыми канареечной кофтой, – обещала, намекала, просвещала, приближала разгадку, – и все насчет райских блаженств, для вкушения которых был изобретен в инженерных Эмпиреях человек-эректус прямоходящий. Та Рощина, прямоходящая, которая крутилась передо мной, намекала о другой, то бишь о моей гипотезе, по которой выходило, что человек прямоходящий был создан для того, чтобы познать то, чего он не познал, – коли не сумел стянуть твидовую юбку с тугой попки журналистки.