Страница 4 из 30
А на следующий день, после рандеву за вагончиком, она попросилась на базар купить себе косметики, и там пропал этот солдат, который ее охранял. Взял и пропал, она даже ничего не слышала. Вот был – и через минуту нет. А муж и сержант потом повздорили, и оба смотрели на ее так, будто это она виновата. Уже нельзя и косметики купить, что ли? Она же женщина, в конце концов. Чувственная женщина. А сержант так грубо ее взял. Мужлан, мог бы и понежнее быть, а то как медведь какой.
А сегодня и не смотрит на нее. А она ведь для него хотела накраситься, хотя, конечно, ему это знать и не следовало. Зря она уже третий день так медленно собирала дрова и ждала чего-то. Да о чем она вообще размечталась? Ты ведь почти офицерская жена, по крайней мере здесь так считают.
Господи, как все сложно!
Надо, надо было послушать маму. Родить ребеночка, заставить Малахова жениться. И была бы она мать и жена, пожила бы пока с мамой, а Малахов приехал и забрал бы их потом как миленький, и никуда бы не делся. Бы да бы, да кабы… Маму не послушала и теперь не жена, не мать, а простая… Прости Господи! И Пастух это четыре дня назад успешно подтвердил.
Да, их отношения с Сергеем после аборта как-то изменились. И она после того, как убила в себе ребенка, убив часть себя, уже смотрела и на мужа, и на жизнь более трезвыми глазами. Были розовые очки, да на аборте разбились. И Сергей стал к ней по-другому относиться – будто тяготился, что ли? А может еще раньше это произошло, как только она сказала ему про беременность, да просто она тогда не замечала, не понимала?
Настроение было окончательно испорчено, и Наташа явно переложила сахарного песка в один из больших, на десять литров, алюминиевых армейских чайников.
Пастух, он же Аркадий Краснов, отрабатывал рукопашку. И сейчас работал с Володей Троекуровым из Костромы по кличке Куница. Дрался Куница очень неплохо, но вот беда: уж больно любил ноги задирать. Любил, но не умел. Ну вот, опять он попробовал достать Пастуха ударом ноги в голову. Вот кто так бьет, спрашивается? Неправильно, медленно, раскрылся весь, положение неустойчивое. Пастух взъелся – в конце концов, сколько можно говорить? Он перехватил ногу, задрал ее, одновременно сделав подсечку. Пока Куница падал, он обозначил удар между ног. Когда тот неловко грохнулся, сильно съездил под дых и напоследок легко шмякнул по носу. Легко – это относительно, конечно: у Куницы брызнули слезы и из носа потекла тонкая струйка крови.
Пастух вообще редко бывал в хорошем настроении, а после того, как пропал Чума, просто зверствовал. Весь рядовой состав на высоте ходил с «украшениями», оставленными Пастухом во время спаррингов.
Да еще эта Наташка. В тот день до вечера явно была в легком шоке. А теперь третий день, если судить по глазам, то убить готова, то не дождется, когда он опять ее за вагончиком прижмет. А когда прикажете? Лейтеха, конечно, целыми днями то на БТРе, то на танке ошивается или в нарды режется с Мазутой в его палатке. Можно было бы, но во-первых, после пропажи Чумы было не до этого, кураж пропал, а во-вторых, у Аркадия возникло ощущение, что Малахов пасет его и специально самоустранился. Откуда взялось это чувство, Аркадий не знал, но привык доверять интуиции. Если слухи не врали, то Малахов был бы не прочь поймать свою гражданскую жену на измене. Вопрос: он сам что-то заподозрил о случившемся или кто-то стукнул? Лейтенанта не очень любили, но кто-нибудь мог захотеть насолить ему лично. Интересно, кто?
И куда же пропал Чума? Прошло уже три дня, и Пастух не ждал хороших вестей. Да он сразу почувствовал недоброе, как только Чуму послали сопровождать на базар Наташу.
Все эти размышления несколько мешали Аркадию, и Куница продержался дольше обычного.
– Ты что ноги все время задираешь, Брюс Ли хренов! Боевиков насмотрелся, что ли? – набросился он на не успевшего прийти в себя Куницу. – Кто тебя так бить научил?!
– Так… Это… – начал мямлить тот и, почесав затылок, выдал: – На мешках хорошо получалось.
Лучше бы он промолчал: стоявшие вокруг бойцы согнулись от хохота.
– Что вы ржете как кони? Плакать надо! – рявкнул на бойцов Пастух и, повернувшись к растерянному бойцу, добавил: – Мешки, видать, совсем тупые были. Нормальный мешок таким ударом не пробьешь.
– Значит так, ты и ты, Перец, любители ноги задирать, вместе вкопаете вон там у ограды столб, – приказал Пастух и, пресекая возможные возражения, тут же добавил: – Не знаю, где возьмете. Вот у танка ствол спилите. Я покажу, как бить; пока не научитесь правильно бить, будете по часу перед отбоем тренироваться. И пока не научитесь, чтобы ноги выше пояса не задирали, а то я вам их сам поотрываю к черту.
Сержант осмотрел бойцов: а ведь кажется не поняли.
– Поймите, в драке, тем более в бою, нужны не эффектные, а эффективные удары. Если вы так уж любите работать ногами, то бейте между ног, а еще лучше по коленке, под чашечку. Удар короткий, увернуться трудно, сам не открываешься и равновесие не теряешь. А хорошо попадешь – мало не покажется, считай, противник хромой. Да, и научитесь, в конце-концов, правильно падать, а то как мешки с дерьмом валитесь.
В это время раздался веселый крик Агронома, который, по выражению Перца, «стоял на стреме»:
– Пастух, глянь, к нам какой-то пьяный чудик в красном халате катит.
Аркадия как ледяной водой из ведра окатило дурное предчувствие. Он подлетел к Агроному и выхватил бинокль. К высоте с юга кто-то шел. Из-за поднимающегося зыбкого марева раскаленного воздуха разглядеть кто это было невозможно. Но тем не менее было очевидно, что человека сильно мотает. Аркадий сразу понял, что это за «пьяный чудик в красном халате». Он только очень надеялся, что ошибается, очень.
– Кок, Перец, Куница, Ерш, за мной! – схватив «калаш», он бросился к БТРу.
– Лейтеха что скажет? Без разрешения покинули расположение, – подал голос подлетевший Ерш – «дух», прибывший менее двух недель назад. На высоте он еще не знал, что если Пастух приказывал, то надо просто выполнять без вопросов и возражений.
– Заткнись! Давай на место, быстро! – последовал резкий ответ.
Больше никто вопросов не задавал. Ерш нырнул на место водителя, Куница к пулемету, остальные остались на раскаленной броне. БТР рванул к выходу из ущелья. Сердце будто сдавили ледяные тиски, но Аркадий все еще надеялся, что ошибается, и понимал, что занимается самообманом. Ерш остановил БТР в нескольких метрах от человека…
Это был Чума. Он был голый, в одних кроссовках, выглядевших издевательской насмешкой. Он был совсем голый. Голый настолько, насколько не должны быть голыми люди, да и никакое другое живое существо. Чума был без кожи, она сохранилась лишь на лице. Эту «милую шутку» моджахедов называли «красный тюльпан». Если кожу снимали мастерски, то человек жил после этого еще некоторое время, хотя выжить, конечно же, не было никаких шансов.
Аркадий слетел с практически еще движущегося БТРа.
– Кок, обезболивающее! – крикнул он.
Спасти Чуму было невозможно, но было возможно хоть как-то облегчить страдания последних минут жизни парня. Парня из его отделения.
Он успел подхватить падающего Чуму. Тот как-то виновато и жалко улыбнулся.
– Пастух, я не виноват… Я не хотел… – прошептал он и, вздрогнув, затих.
Кок опустил протянутый было шприц – он был уже бесполезен. Чума, Чуманов Николай из-под Тулы, уже не нуждался в обезболивающем – у него уже ничего не болело.
Много лет спустя, после 11 сентября, в Афганистан войдут американцы. У полевых командиров и простых афганцев из антиталибской коалиции будут брать много интервью. В этих интервью они не однажды выразят сожаление о том, что воевали с советскими войсками, а также о том, что СССР ушел из Афганистана.
Конечно, они сожалеют – сразу поверит им Аркадий. Как они не будут сожалеть? Вот только не об убитых и искалеченных советских солдатах они сожалели. А о потерянной кормушке. С уходом СССР из Афганистана закрылась огромная, казавшаяся бездонной кормушка. «Советские оккупанты» в большинстве случаев бесплатно, а иногда почти бесплатно да еще в кредит кормили, строили, поставляли технику – как военную, так и гражданскую, мирную технику, стройматериалы, лекарства и так далее, и так далее.