Чулки со стрелкой

Почему кофе с цикорием считался лучше кофе без цикория - не понять. Цикорный брали из саврасых поганых пачек по две чайных ложки на кастрюлю и варили. И, что интересно, в войну, когда мать куда-то ушла, Панины отец и брат жадно выпили за темный декабрьский день большую кастрюлю кофе, похоже, оставленного матерью, похоже, со сгущенным молоком, но, как потом выяснилось, это была нечистая вода, сохраняемая после мытья посуды для следующего мытья, чтобы в холод лишний раз не ходить на колонку.

А густой и мягкий русско-персидский порошок, несмотря на века хранения, благоухал в жестяной круглой коробке, не снижая запаха, и ни один червяк, даже в войну, когда люди в унижении своем пили посудные помои, не отваживался в него даже сунуться, уважая заморскую природу коричневого праха и понимая поселковое свое место.

Червяк уходил в перловку или - чуф-чуф-чуф - перебирался в муку, если та непонятно откуда бралась.

Буфет, как все деревянное, а значит, и домовые стены, как всю мебель, давно ели древоточцы, но ни их скрипу, ни тихого осыпания истираемой древесины по ночам не было слышно. Зато была слышна ходьба мышей, скребня их зубов и даже брачный писк. А сверчков в наших домах, как и по остальной Москве, тогда почему-то не было...

Вот и весь трактат о богатстве и бедности, из коего следует, что богатство, оно в предметах роскоши, в украшении жилища, в кое-какой (ибо от прочих отличаться не стоит) хорошей одежде. Оно в возможности дорваться до украшательного пайка эпохи. Попользоваться же тем, ч т о  есть, перевесить зеркало, начистить набитые пуговичной дребеденью стоявшие на буфете фражетовые кофейники-сливочники и наливать из них молоко в бразильский кофе, который, между прочим, тоже годится варить две чайных ложки на кастрюлю - то есть вернуть вещам их правильный смысл, - об этом соседская семья не догадывалась и этим бедняцкую свою бедность усугубляла.

Дядя Буля был, как все галантерейщики, сладострастен, как все одесситы, легкодумен и устремлен в невероятное. Ночью он и жена лежали в никелированной кровати. Остальные домочадцы спали по своим тоже никелированным кроватям в двух остальных каморах, а на кухне сквозь неразлепляемые полипы сопела на раскладушке Шлымойлиха. В трехаршинных спаленных потьмах дядя Буля, лежа с женой, суетился. Хотя они давным-давно были женаты и в данный, допустим, момент ничто не препятствовало совершению немудрящего супружеского акта, Буля зачем-то щипал жену за ягодицы, а той это ужасно претило. Полагая такие действия простолюдинством и неуважением к себе, она сварливо бормотала: "Ну сделай уже, что ты решил, и делай ночь!" (Читателя, сразу спохватившегося насчет великого "Делай ночь, Нехама!", прошу не подозревать заимствований; просто Булина жена, не ведая того, пользовалась знаменитым оборотом, вернее, перелицовкой на русский язык обычной для себя бытовой фразы, и только поэтому звучал по ночам в их постели скрижальный слог русской классики. Так что щипки были уж вовсе неуместны, тем более что жена его не девка какая-нибудь!)

За фанерной переборкой в квартире номер один по ночам тоже спали как могли. Старший, к примеру, сын укладывался на столе, который для этой цели удобно раздвигался. Интересно, как бы получилось ему спать на вожделенном столе круглом, пускай тоже раздвижном? Его молодые, хватающие воздух сновидений руки срывались бы за скругления на лицо братишке, спавшему впритык на диване, а диван был торцом к кровати, на которой валетом спала с матерью Паня, а отец спал или на полу (когда наезжали родственники), или на раскладушке - холст на крестовинах - у низкого окна, и если поглядеть ночью, накрытый белым горизонтальный отец перечеркивал и без того перечеркнутый подоконником оконный проем.

Но стоит ли так распространяться о ночи, если сама по себе она или поэма с тихими тополями, или уголовница, или темный мрак для отчаяния, а значит, уснащать ее слободским храпом с засвистами или грубиянскими Булиными щипками - не хочется, тем более что его жена не девка какая-нибудь!

А девка какая-нибудь, между прочим, есть. Она уборщица в столешниковском магазине. И бывает по-разному. Иногда Буля приходит на работу за час до открытия, а иногда задерживается для учета. И происходит все вот как: девка молчаливо протирает нижние полки или подмывает пол. Буля устремляется к ней гимнастическим шагом, но она никогда не обращает внимания, продолжая протирать какой-нибудь нижний закром, а из-под накинутой Булей на ее толстокофтую спину юбки и потом бязевой кривой рубашки обнаруживается лиловый женский пояс, какой вы не достанете, и перекрученные коричневые чулки в резинку. В других - уборщицам ходить не положено. Больше ничего исподнего не бывает. Быстро пристроив юбку с бязевой рубашкой на пояснице заголяемой невольницы, дядя Буля тихо отстегивает задние натянутые резинки, чтобы, соскочив вдруг с чулка, они не щелкнули по чему не надо. Умело, значит, отстегивает он напружиненные эти резинки и, давши им съежиться в горстях, тихонько уводит с места телесного соприкосновения.

Пока идет машинальное протирание полки, дядя Буля одесским своим манером ухитряется еще и щипать бессловесные ягодицы столешниковской рабыни, отчего та сильней елозит тряпкой, а через малое время, выпрямившись, уже сама сбрасывает юбку с рубашкой на место, так что зрелище лилового пояса прекращается. С-под обвислой юбки остаются видны только публичные ее чулки, а сама она, не глядя, равнодушно проносит ведро поломойной воды мимо Були, который, высунув нижнюю губу, щелкает на счетах и напевает черноморскую песенку "Гоп-стоп, Зоя!" - мол, я кидаю себе на счетах, а вы себе мыете полы, вы меня не знаете, и я вас тоже.

Итак, Буля был человек похождений, волокитства и сластолюбия. Другое дело, как оно происходило на самом деле. А происходило все не так. Бытованье его выглядело заурядно и было поневоле упрощено.

Чтобы камуфлировать галантерейный разбой, приходилось вести крохоборское существование, быть при жене и детях, из дому отлучаться только на работу, на работе значительно покашливать, с широким жестом выходить к нравному покупателю, с широкой душой - к контролерам и ревизиям. Так что блуд с уборщицей, дворовые шуточки и разные там тити-мити с дамочками соседками по травяной улице, а также щипание женских ягодиц, когда к тому бывал случай, включая собственную жену в собственной постели, - вот, собственно, и все проказы нашего селадона. Ну, может, еще что-нибудь, где-то и когда-то. Но ведь это всего только "что-нибудь". Причем "где-то". Притом "когда-то".

По правде сказать, пообещав чулки, он сразу об этом пожалел - с соседями, как мы знаем, связываться не стоило. К тому же его незамедлительно стала пилить жена. Однако что-то в дяде Буле дядю Булю за опрометчивый посул не упрекнуло, он отчего-то разыгрался, принялся напевать "гоп-стоп, Зоя!" и вместе с нестрогим нагоняем своей широко и некстати проявившейся натуре уставился сладким глазом в грядущее. Что-то - пока не понять что собиралось прийти ему в голову. Что-то этакое, что-то поигривей и пофантастичней, чем, допустим, столь невозможная греза, как пребывание на законных основаниях в женской бане!

Скажем, все женщины забыли взять из дому мыло, а Буля - заведующий баней и не может допустить помывки пустой водой: эпидемстанция скандал поднимет. А поручить банщицам выдачу мыла нельзя - разворуют. Вот он и входит, не глядя по сторонам, в моечную, сияющую паром и женщинами, и те сперва закрываются мокрыми руками, а потом открываются, потому что надо взять мыло, а оно в завертках ТЭЖЭ, и приходится разворачивать его обеими руками или - что я говорю! - второй рукой, какою они не заслонялись, а держали кто тазик, чтоб не подцепить из банной шайки заразу, кто маленьких своих глянцевых девочек и мальчиков. А он заодно проверяет и качество помыва: пальцем, которым теребил счеты, скатывает недомытое с живота какой-нибудь незамужней посетительницы и, пристыдив, велит ей при нем намылиться и как следует помыться. А потом обдаться водой из тазика. И козьи груди ее, освобождаясь от мыльной пены, тоже глянцевеют, а по ним текут кривые струйки теплой воды и на кончиках повисают капли.