Страница 5 из 42
– Мама умерла, когда мне было одиннадцать. Отец был очень добр ко мне...
– А чем он занимался?
– Школьный учитель.
– Он жив?
– Да.
– Тогда почему ты говоришь о нем в прошедшем времени?
– Потому что, хоть он и жив, я умер.
– Не надо так говорить. За что тебя посадили?
– Полиция считает, что я убил человека. Ну, раз она так считает, значит, так оно и есть.
– Это был торговец?
– Нет, сутенер.
– Выходит, тебя приговорили к пожизненному заключению за одного из уголовников? Не понимаю... Это было умышленное убийство?
– Нет.
– Бедный мой мальчик, это невероятно! Скажи, что я могу для тебя сделать? Хочешь, помолимся вместе?
– Меня не воспитывали в религиозном духе, я не умею молиться.
– Это неважно, сын мой. Я помолюсь за тебя. Бог любит всех своих детей. Неважно, крещены они или нет. Просто повторяй за мной каждое слово, ладно?
Глаза его излучали теплоту, а круглое лицо светилось такой добротой, что я не посмел отказаться и опустился на колени вместе с ним. «Отче наш... » – пробормотал я первые слова молитвы, слезы выступили у меня на глазах. Увидев их, добрый священник коснулся пухлым пальцем крупной капли на щеке, а затем приложил палец к губам и слизнул.
– Сын мой, – сказал он, – эти слезы – самое дорогое, чем мог вознаградить меня сегодня Господь, и награда эта пришла от тебя. Благодарю.
Он поднялся и поцеловал меня в лоб.
Потом мы снова сидели рядышком на койке.
– Как давно ты плакал в последний раз?
– Четырнадцать лет назад.
– Почему именно четырнадцать?
– Когда мама умерла.
Он взял мою руку в свою и сказал:
– Прости тех, кто заставил тебя страдать.
Я вырвал руку и выскочил на середину камеры.
– Ни за что в жизни! Никогда не прощу! И вот что я вам еще скажу, отец. Нет дня, ночи, часа или минуты, когда б я не думал, как поубивать мерзавцев, засадивших меня сюда.
– Ты говоришь это, сын мой, и ты в это веришь. Ты еще молод, очень молод. А когда повзрослеешь, ты оставишь эту мысль о мести и наказании
С тех пор прошло тридцать четыре года, и теперь я вижу, что он оказался прав.
– Чем я могу помочь тебе? – снова спросил он.
– Совершить преступление, отец.
– Какое преступление?
– Пойти в тридцать седьмую камеру и сказать Дега, чтобы он просил своего адвоката помочь отправить его в центральную тюрьму в Кайенне. И еще скажите, что я сегодня сделал то же самое. Нам надо как можно быстрее выбраться отсюда и попасть в одну пересылку, где составляют конвой в Гвиану. Дело в том, что, если мы не попадем на первый же пароход, второго придется ждать два года. Два года торчать в одиночке! А потом, когда повидаетесь с ним, зайдите снова ко мне.
– Но я должен это как-то оправдать!
– Скажите, что забыли здесь молитвенник. А я буду ждать ответа.
– Но почему ты так торопишься попасть в это ужасное место?
Я пристально посмотрел ему в глаза и понял – этот человек меня не выдаст.
– Да чтоб сбежать быстрее, отец.
– Помоги тебе Бог, мой мальчик. Уверен, ты сумеешь начать новую жизнь, я читаю это в твоих глазах. Это глаза порядочного человека, у тебя есть душа и сердце. Хорошо, я зайду к твоему товарищу. Жди ответа.
Он вернулся очень скоро. Дега был согласен. Кюре оставил мне молитвенник до следующего дня.
Его посещение для меня было лучом света. Благодаря этому славному человеку моя камера словно осветилась.
Если есть Бог, то почему он позволяет уживаться на земле столь разным существам? Таким мерзавцам, как прокурор или Полен, и этому доброму капеллану, человеку из Консьержери?
Его приход ободрил и окрылил меня. К тому же оказался небесполезен. Наши просьбы удовлетворили быстро, и уже через неделю в четыре утра семеро заключенных выстроились в коридоре. Охрана тоже, конечно, была там
– Раздеться!
Мы начали медленно стаскивать с себя одежду. Было жутко холодно. Тело тут же покрылось гусиной кожей.
– Вещи сложить на полу! У ног! Повернуться! Шаг назад!
Перед каждым из нас оказалось по пакету.
– Одеваться!
Дорогую льняную рубашку сменила грубая рубаха из некрашеного полотна, а мой элегантный костюм – нескладная роба и брюки из грубой шерстяной ткани. И никаких туфель. Вместо них – пара деревянных сабо Я взглянул на остальных: Боже, ну и чучела! За две минуты мы все превратились в типичных заключенных.
– Равнение направо! Шагом марш!
Под эскортом двадцати охранников мы вышли во двор там нас по одному запихнули в узкие отсеки в зарешеченном фургоне. И мы двинулись в путь. Направление – Болье, одна из центральных тюрем в Кане.
КАН. ЦЕНТРАЛЬНАЯ ТЮРЬМА
По прибытии нас в первую очередь ввели в кабинет начальника тюрьмы. Он торжественно восседал за столом в стиле ампир, возвышавшимся на специальном постаменте
– Смирно! Начальник будет говорить.
– Заключенные, вы здесь на пересылке. Отсюда вас пошлют на каторгу. Это необычная тюрьма. Молчать все время, никаких посещений, никаких писем. Или вы подчиняетесь этим правилам, или вас ликвидируют. Отсюда только два выхода: один на каторгу, для тех, кто будет вести себя хорошо, другой – на кладбище. За малейший промах – шестьдесят дней карцера на хлебе и воде. Не было случая, чтоб кто-то выдержал два срока в этой дыре. Имеющий уши да услышит!
Затем он обратился к Придурку Пьеро, высланному из Испании.
– Ты что делал на воле?
– Был тореро, господин начальник.
Ответ почему-то разозлил начальника, и он рявкнул:
– Взять его! Двойной срок! – И не успели мы и глазом моргнуть, как на тореро налетели сразу пятеро охранников, сбили его с ног и уволокли. Мы только слышали, как он кричал: «Ублюдки! Пятеро против одного! Еще и с дубинками! Трусливые суки!» Последнее, что мы услышали, – это пронзительное «а-а!», словно вскрикнуло смертельно раненное животное. А потом настала тишина. Было лишь слышно, как его волокли по цементному полу.
Разве что идиот не усвоил бы преподанного урока. Минут через десять каждый из нас оказался в отдельной камере дисциплинарного блока, за исключением Придурка Пьеро, которого уволокли вниз, в карцер.