Путаны нелёгкого поведения

Леонид подхватил Илгу на руки, и они уже вместе запели: «Ночью моё сердце крылато, верю, не забудешь меня ты, время придёт – по улочкам Риги вдвоём вновь мы пройдём навстречу рассвету…»

Но до рассвета ещё было несколько часов, до рассвета единственным молчаливым свидетелем их встречи был совсем нестерильный матрас, ставший символом этой сумасшедшей и романтической ночи. Это был какой-то невиданный бурный и неутихающий смерч не столько духовной, сколько плотской и эротической любви. Это был порывистый вихрь незатихающего секса между мужчиной и женщиной, между которыми не было никаких нравственных ограничений. Они желали друг друга на пике своей сексуальности и делали всё возможное и невозможное, чтобы этого пика достичь на пределе собственной чувственности. Они хотели друг друга и получали друг друга на волнах неукротимой и оголтелой страсти. Видавший виды матрас никогда не ощущал на себе таких смелых соблазнительных кульбитов, отчаянных опрокидываний и переворачиваний, никогда не слышал таких раздирающих от похоти стонов и таких обоюдных вожделенных тирад с хриплыми словоизвержениями:

– Я хочу тебя ещё!

Радужные брызги солнечных лучей, нахально ворвавшихся в давно немытое окно, приподняли Леонида с матраса. Он долго рассматривал соблазнительную фигуру лежащей рядом обнажённой Илги. Он беспардонно всматривался во все обольстительные округлости, сексапильные выступы и зовущие впадины её притягательного и лакомого тела, пока не увидел, что стенные ходики показывают восемь утра. Леонид вспомнил, что самолёт с его группой улетает в полдень, вспомнил, что никого даже не предупредил о своём внезапном бегстве и его, наверное, разыскивают. Но всё это было суетным по сравнению с сегодняшней ночью и этой лежащей рядом утренней прелестной натурой. Время до отлёта ещё было. Он осторожно прикоснулся к Илге и, разбудив, нежно поцеловал во вкусные и податливые губы.

Уже через четверть часа, быстро собравшись, они, почти не разговаривая, пили кофе в каком-то маленьком бистро, а ещё через час красный «Москвич» резко притормозил у здания рижского аэровокзала.

– Илга, дорогая, – негромко проговорил Леонид, когда они вышли из машины, – я тебя очень люблю, скажи только, это мой ребёнок?

Она, вытирая выступившие слёзы, устало прошептала:

– Нет, Лёнчик, это мой ребёнок. Прощай! Я буду о тебе помнить. Не забывай меня. Это и есть момент истины, о котором ты спрашивал вчера. Больше этого момента не будет. Никогда!

Глава 3

Первый блин

В Томске в зале для прилетевших пассажиров среди встречающих Леонид заметил Светлану. Вообще говоря, это был нонсенс, полная неожиданность или даже сюрприз. Особенно в момент, когда она подбежала к нему и, приподнявшись на цыпочки, поцеловала в губы. Этот символический сибирский поцелуй, разумеется, мало походил на французское прикосновение Илги, но Леониду было приятно. Светлана, взяв его под руку, внимательно посмотрела ему в глаза и, улыбнувшись, спросила:

– Ну что, Лёня, много женщин у тебя там было? А то выглядишь ты каким-то особо одухотворённым и обласканным.

Леонид вздрогнул, подумав про себя:

– Что за наваждение? Как она могла догадаться? Ведь не написано на мне, чем я там занимался.

Взяв себя в руки и чуть успокоившись, он сам же себе и ответил:

– Говорят, что в женских мозговых извилинах есть какой-то природный датчик, который каким-то непонятным образом то ли по запахам, исходящим от мужчины, то ли по звукам его речи безошибочно определяет факт измены. Может, поэтому Света, как никогда ранее, поцеловала его.

Вслух же он шутливо произнёс:

– Все женщины, окружавшие меня в поездке, были в возрасте, описанном Оноре де Бальзаком. Все они мне скорее в матери годились, чем в любовницы.

Домой из аэропорта вернулись поздно. Наскоро перекусив, они со Светланой почти одновременно нырнули на свою просторную диван-кровать, которую Леонид иногда называл сексодромом. Хотя именно по этому целевому назначению она использовалась крайне редко. Вот и сейчас, когда он нежно обнял и прижал к себе Светлану, та осторожно отстранилась от него и прошептала ему на ухо:

– Лёня, не надо. Сегодня нельзя: у меня начались месячные.

– Всё, как всегда, – недовольно пробормотал он, – похоже, что ничего не изменилось в Томском королевстве.

Но, откровенно говоря, сегодня отказ Светланы от супружеского праздника после недельного расставания только порадовал его. Вчерашние ночные кувыркания с Илгой настолько вымотали, что он вряд ли нашёл бы силы даже на короткие интимы с любимой женой.

Несмотря на усталость, Леониду не спалось. Сквозь приспущенные веки он всматривался в милое личико посапывающей Светланы. В этот момент казалось, что больше никто ему не нужен, кроме этой умной покладистой и симпатичной женщины. Но уже на следующий вечер, когда он восстановился после рижского адюльтера, а у Светланы продолжалась менструальная декада, Леонид вспомнил об Илге и все связанные с ней приятности. И ох как же захотелось ему этих райских наслаждений, полученных ещё позавчера на видавшем виде матрасе от прибалтийской подруги. Он оказался как бы в двойной реальности: на платоническом уровне любил Светлану и в тоже время страстно желал Илгу в плоскости эротической. Все эти уровни и плоскости никоим образом не хотели совмещаться в одной, отдельно взятой, женщине. Именно эта нестыковка не давала Леониду спокойно жить и даже просто дышать: вместо вдохов у него получались вздохи, а вместо выдоха – извержение отрицательной энергии. Наяву выходило, что этот дисбаланс в сопоставлении духовного и физического образовывал своеобразные ножницы, состоящие из двух одинаковых половинок и винта между ними. Винтом, понятно, являлся сам Леонид Могилевский, а половинками – Светлана и Илга.

Если одним лезвием этих виртуальных ножниц была, действительно, Света, то вторым – могла быть не обязательно Илга, а, по сути, любая женщина, доставляющая Леониду сексуальное удовлетворение. Этот вывод, к которому он пришёл долгими бессонными ночами, не сделал его счастливым. Скорее даже, наоборот. Найти такую страстную и одновременно непритязательную женщину, как Илга, в сибирском городе Томске просто не предоставлялось возможным. Институт продажных женщин в СССР в то время ещё просто не существовал. Такие понятия, как проститутка, путана, гейша и потаскуха, простому советскому человеку были известны исключительно в теоретическом аспекте. Да и вообще считалось, что в Советском Союзе продажного секса не существовало. Заводить же любовницу Леониду не то, чтобы не хотелось, ему это просто было не нужно. Ведь пассию необходимо было любить, обхаживать, дарить цветы, приглашать в театр, говорить красивые слова и делиться сокровенным, да и просто, по большому счёту, отдавать самого себя. Спрашивается, во имя какой великой цели? Во имя чего, если для всего этого у Леонида были тепло, уют, прекрасные дети и, в конце концов, красавица-жена. Кроме всего прочего, любовница означала не что иное, как постоянную измену. Если измену физиологическую, из-за их половой несовместимости, он допускал, то измена духовная для него была абсолютно неприемлема.

Разброд, шатания и постоянное беспокойство в мятежной душе Леонида прекратились только через несколько лет. Так сложилось, что первый и последний президент СССР Михаил Горбачёв открыл дорогу для возвращения советских евреев на их историческую Родину. Так получилось, что отец Светланы Самуил Наумович Вайнштейн и мать Фаина Борисовна Вайнштейн решили репатриироваться в Израиль. Понятно, что оставить любимую дочку и ненаглядных внучек в заснеженном Томске они никак не могли. Светлана, несмотря на успешное продвижение по карьерной лестнице, после долгих колебаний согласилась. Тем более, что отцу обещали на первых порах помочь с работой в одной из израильских больниц. Что же касается Леонида, то он не возражал перенестись из христианского сибирского края на родину того же Христа на святую землю в Израиль, ещё не подозревая, что на голубой бесконечности Средиземного моря в его жизни наступят существенные перемены.