Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 13 из 43

Смерть Суслова внесла смятение и растерянность в лагерь Кириленко, а без Кириленко у Андропова не было большинства в Политбюро. Перед Андроповым встал вопрос: как, с кем и против кого продолжать борьбу за власть? Можно было, конечно, и дальше, опираясь на силы безопасности, использовать обвинения в коррупции для устранения политических противников. Но это было рискованно.

Был и другой выход: поддержать Черненко против Кириленко. В этом был определенный смысл[2]. Черненко нуждался в поддержке шефа тайной полиции, так как и он без Андропова не располагал устойчивым большинством в Политбюро (Устинов, Громыко да и Щербицкий все больше и чаще склонялись к независимости и нейтралитету), которое было необходимо, чтобы сокрушить Кириленко. А не подорвав позиции Кириленко в партийном аппарате, Черненко не мог официально стать вторым секретарем ЦК КПСС. Здесь возникала объективная возможность для взаимного сотрудничества. Андропов запросил за него максимальную цену — место Суслова. Предложение на первый взгляд казалось заманчивым для Черненко. Ненавистный Кириленко выходил из политической игры. Андропов лишался чудовищно разросшейся и чрезвычайно влиятельной машины государственной безопасности, которая в условиях межвластия грозила начать самостоятельно — без контроля Центрального Комитета — вращать репрессивные маховики, захватывая и перемалывая неугодных ей (вернее ее шефу) партийных и государственных деятелей: уже появлялись первые жертвы и определялись будущие. В ЦК КПСС в распоряжении Андропова оказывался более чем скромный штаб референтов, помощников и секретарей. Но в возвращении Андропова в партийный аппарат таилась и опасность для Черненко: должность секретаря по идеологии открывала для Андропова путь к верховной власти в СССР, который всегда шел через Секретариат ЦК при полном членстве в Политбюро. Андропов стал бы членом «Клуба пяти секретарей — членов Политбюро» и при этом едва ли не самым влиятельным и наиболее сильным из них: Горбачев был молод и неопытен, Кириленко — стар и не в фаворе у Брежнева. И как ни велико было желание Черненко избавиться от Кириленко, он решительно стал противодействовать перемещению Андропова из КГБ в Центральный Комитет. Но без Андропова не представлялось возможным сместить Кириленко. И в узком кругу сторонников Брежнева-Черненко (Тихонов, Горбачев, Кунаев, Пельше) было решено повременить со снятием Кириленко до осени и осуществить продвижение Черненко к власти в два этапа: на майском Пленуме ЦК КПСС утвердить его третьим секретарем ЦК, вместо Суслова, а на ноябрьском Пленуме — вторым.

Уже с февраля 1982 г. на официальных приемах и встречах Черненко занимает место Суслова между Брежневым и Тихоновым, что, согласно кремлевскому протоколу «стояния-сидения», свидетельствовало о его фактическом — еще до Пленума ЦК — превращении в И.О. секретаря по идеологии. Партийным работникам в Москве дается указание по всем вопросам пропаганды обращаться к Черненко. Но тут на пути восхождения Черненко к посту преемника Суслова становится Андропов. И на протяжении нескольких первых месяцев 1982 года страна превращается в арену ожесточенной борьбы за власть в исконно русском стиле: с таинственными слухами и мрачными преступлениями, с неожиданными разоблачениями и загадочными смертями.

В феврале настойчиво муссируется ложная молва о смерти Брежнева. В марте просачиваются (официально не подтвержденные) подробности попытки покушения на Брежнева во время посещения им тракторного завода в Ташкенте (где над головой Генсека, якобы, обрушился пешеходный мост). В апреле по советской столице поползли рассказы о тяжелом заболевании Брежнева: одни говорили о кровоизлиянии, другие — о параличе, и все единодушно сходились во мнении, что к активной деятельности Генсек уже не вернется. В мае появились слухи, что Брежнев оправился только физически, но не психически, что он впал в детство и на спектакле пьесы Шатрова «Так мы победим» во МХАТе громко, на весь зал, закричал, в младенческой непосредственности указывая на артистов: «Узнал! Это Ленин, а это — Сталин!» За все эти месяцы Брежнев лишь трижды появлялся на экранах Центрального телевидения и всегда выглядел убогим, духовно и физически сломленным: на траурном митинге по случаю смерти Суслова стоял растерянный и усталый, на похоронах генерала Грушевого горько заливался слезами, на съезде профсоюзов лепетал что-то жалкое и беспомощное.

Не оставалось сомнений: за развенчиванием вождя, чье здоровье, как, впрочем, и частная жизнь в прошлом всегда оставалась тайной, стоит КГБ. Не без благословения тайной полиции (если не по ее указанию) в Ленинградском журнале «Аврора», в номере, посвященном 75-летию Генсека, была опубликована явная сатира на Брежнева — рассказ «Юбилейная речь» о старом «писателе», которому давно пора уйти в иной мир, чтобы воссоединиться со своими великими коллегами «по перу», а он все живет и не торопится к ним. «Трудно поверить, что он умрет, — говорил автор. — Наверное, он и сам в это не верит.»

И еще одно обстоятельство: в течение нескольких месяцев внезапно умирают или погибают по советским понятиям молодые (каждому от 50 до 60 лет) первые секретари ЦК Якутии, Татарии, Таджикистана, председатель Совета Министров Грузии, советники Генсека Зародов, Иноземцев. И все — приближенные Брежнева. Случайность? Возможно. Но Андропов, как известно, не полагается на судьбу.

К концу февраля расстановка сил в Кремле почти полностью проясняется. Для того, чтобы стать секретарем ЦК, Андропову необходимо получить в Политбюро 7 голосов из 13. Твердо полагаться он может только на Романова и Гришина.

Впрочем, Кириленко, одинокий и растерянный, готов был поддержать Андропова без всяких условий: он люто ненавидел Черненко, был оскорблен и обижен Брежневым, отступившимся от него.





Четверке Андропова, таким образом, необходимо было три дополнительных сторонника. Никто из соратников Черненко в счет не шел (во всяком случае, пока); Тихонов, Горбачев, Кунаев, Пельше, не имевшие за своей спиной ничего, кроме благосклонности и расположения Генсека, были ему верны. Значит, рассчитывать Андропов мог только на Устинова и Щербицкого. Они были прагматиками. Под вопросом оставался Громыко.

В то же время в Секретариате ЦК Капитонов, Пономарев и Зимянин (которые, не будучи членами Политбюро, обладали большим влиянием в партийном аппарате) настаивали, что секретарь по идеологии должен быть русским — такова традиция со времен Ленина. К этому мнению склонились Устинов и Щербицкий, тяготившиеся Черненко. Таким образом в вопросе избрания секретаря по идеологии в Политбюро сложилась «нулевая» ситуация: шестеро поддерживали Андропова, шестеро — Черненко.

Обстоятельства неожиданно помогли Андропову: неожиданно тяжело заболел Пельше. И вот 22 апреля 1982 года на торжественном заседании в Москве, посвященном рождению Ленина, все разъяснилось. Все знали: с торжественной речью выступит преемник Суслова. Речь держал Андропов.

Это была речь лидера. В ней сквозь новый, необычный для политических докладов деловой и конкретный стиль (вместо общепринятого сусального обращения «дорогие товарищи» лаконичное и сдержанное «товарищи», славословие Брежневу — с чувством собственного достоинства, умеренное, ровно столько, сколько требует протокол) просматривалась главная мысль будущего Генсека: покончить с коррупцией и круговой порукой. «У советских людей… вызывают законное возмущение факты хищения, взяточничества, бюрократизма и неуважительного отношения к человеку…» /31/.

Андропов был не первым, кто использовал ленинский юбилей для изобличения и критики недостатков советского общества. О недостатках говорилось и раньше на каждом торжественном совещании, но говорилось мягко, деликатно, осторожно. За год до Андропова — 22 апреля 1981 года — в речи Черненко это звучало так: после полуоптимистического выступления («Сейчас в стране продолжается разъяснение решений XXVI съезда. В целом оно ведется неплохо…») шло полуизвинительное, мимоходом и вскользь признание («В жизни соседствует хорошее и дурное, наряду с успехами бывают и неудачи») /32/.

2

Неблаговидность предательства Андропова не смущала: он делал «большую политику», в которой — по советской шкале ценностей — нет места жалости и состраданию, а существуют только интересы и выгода.