Страница 8 из 17
Тут ещё какой-то старичок пришёл. Посмотрел на окна булочной, на дверь…
– Ай-я-яй! – говорит. – Какое безобразие!…
Тётеньку впереди меня за платок дёргает:
– Скажите, пожалуйста, кто-нибудь уже пошёл в милицию?
– Не-а…- зевнула тётенька и потопталась на месте.- А зачем?
– То есть как "зачем"? – удивился старичок. – Вы что, не видите? Булочная-то настежь!
Другая тётенька повернулась, объясняет:
– Так ведь это немец её…
Старичок – к той:
– Я и сам понимаю, что немец. Всё равно непорядок. Там же хлеб! Понимаете – хлеб!!
– Хлеб… – вздохнула тётенька. – С вечера остался. Настасья Дмитриевна не расторговала.
Старичок посмотрел на неё как-то удивлённо и не ответил. Опять за мною в хвост встал.
Стоит и нервничает. Даже заметно, как нервничает. Бормочет про себя что-то, рукавицами по бокам хлопает. Нас ругает, наверное. За то, что мы никому не сообщили. "Вот люди, – думает. – Хлеб без присмотра, а им сходить лень! Место своё в очереди потерять боятся!…"
А кому идти? Одни старухи стоят. До булочной-то еле доплелись, а тут снова идти куда-то… Конечно, никто не пойдёт. Да и зачем? Придёт продавщица Настасья Дмитриевна – сама куда надо по телефону позвонит.
На улице – никого. Пусто. Те, что за хлебом шли, уже в очереди стоят. Кто дома остался, – лежат, ждут. А кто работает – так там прямо на заводе и живёт. Им туда хлеб привозят.
Стою жду.
Вдруг меня этот старичок в спину толкает:
– Беги, – говорит. – Милиционер вон, видишь?
Верно. Милиционер между сугробов идёт. В шубе. Шарфом замотан.
– Зачем бежать-то? – спрашиваю. – Он и сам идёт.
Старичок сердится:
– Слушай, что тебе взрослые.говорят. Он и мимо пройти может. Или свернуть куда-нибудь. Беги!
Это только сказать просто: "беги". Побежал я. Вернее пошёл. Ноги-то вроде и бегут, и сам я вроде стараюсь, а получается медленно-медленно.
К тому же дорога неважная. Вернее – нету никакой дороги. Когда-то была, машины ездили, а теперь – тропинка между сугробами. Узенькая!… Если кто-нибудь упадёт, то и не обойти. Дядя Никифор на днях оступился тут и встать не может: сил не хватает. Лежит, а над ним тётенька какая-то ворчит: зачем упал не на месте!… Всю дорогу загородил!… Перелезай тут через него!… Хорошо патруль шёл: подняли дядю Никифора, домой проводили.
Милиционер уже близко. Мимо идёт.
– Дяденька! – кричу.
Милиционер услышал, остановился.
– Дяденька, – говорю. – Меня к вам один товарищ послал. Там у булочной окна выбиты и дверь валяется.
Милиционер усы из-под шарфа вытащил:
– В какой булочной?
– На углу Большого. Хлеб там на полках. А дверей нету. И продавщиц нету. Очередь только.
– Что очередь? – насторожился милиционер.
– Ничего… – говорю. – Стоят все. Ждут, когда откроется.
Милиционер руку из варежки вытащил, потёр глаза, снова руку спрятал.
– Так мне-то зачем туда?
– Непорядок, – говорю. – Хлеб без присмотра лежит.
– А берут? – спрашивает милиционер.
– Нет. Никто не берёт.
– Значит, порядок.
– Какой же это порядок? – говорю я. – Двери настежь…
– Военная дисциплина, – отвечает. – Хоть там и гражданские лица стоят, а всё равно – военная дисциплина. Сознательная!! Понял?
Не понял я. Потом понял, а тогда мне просто обидно стало, что старик этот зря меня гонял. "Беги!" – говорит. Теперь ещё назад надо.
Очередь уже шевелится. Вдруг не пустят? Скажут: "Не стоял" – и не пустят.
От очереди сознательности жди!…
Пластинка
Все заводы, все фабрики Ленинграда работали на войну, на победу.
У знаменитого Кировского завода, который стоял почти на самой передовой, стены были снарядами прострелены, крыши бомбами пробиты, в цехах у станков снег лежал, – а завод всё-таки работал! Ремонтировал танки, орудия, миномёты.
А на другом конце Ленинграда, в Соляном городке, в том самом месте, где сразу после войны открылся Музей героической обороны и стояли захваченные в плен огромные злющие фашистские пушки, помещалась малюсенькая фабрика. Куда ей до Кировского завода! Даже и сравнивать нельзя. Но она тоже работала, и тоже сражалась с врагом эта экспериментальная фабрика грампластинок.
Улыбаетесь? Не верите? Думаете: ну что такое патефонная пластинка?! Песенки разные, краковяк, барыня-сударыня… Краковяками в фашистов стрелять, что ли? Разве могут пластинки воевать?
Могут. И даже очень хорошо.
Фашисты тогда днём и ночью обстреливали наш город. И по домам стреляли, и по кораблям, и по окопам, по танкам. Снаряды-то для их пушек чуть ли не вся Европа готовила – все покорённые Гитлером страны.
А наш Ленинград – в блокаде…
Вот и решили ленинградцы придумать что-нибудь такое, чтобы у фашистов снарядов поубавилось.
Однажды в 1942 году к директору маленькой фабрики грампластинок Владимиру Александровичу Заикину пришёл совершенно секретный военный пакет. Распечатал его Владимир Александрович, прочитал и сказал:
– Будет сделано.
Объяснил он своим товарищам задачу, забрали они всё необходимое и поехали. Не на передовую, а наоборот – подальше от фронта. Нужно было найти где-то тихое-тихое место.
Нашли. За городом. Сели возле дороги. Наладили звукозаписывающие аппараты. Доложили товарищам военным:
– Готово!
Военные дали команду, и по дороге поехали автомашины. Полуторки, трёхтонки… Едут, не спешат: то покряхтят старыми моторами, то порычат на подъёме, тормозами поскрипят, побуксуют немножко.
Владимир Александрович все эти рычания-ворчания записывает.
Потом танки загромыхали, залязгали гусеницами.
И они на пластинку попали!
Снова машины поехали. Снова танки…
А спустя несколько дней на одном из участков фронта, где позади наших окопов было лишь непролазное болото, появились связисты. С катушками проводов и репродукторами.
Один репродуктор на ёлке замаскировали. Другой – в километре от него – на берёзу повесили. Третий – чуть в сторонке – прямо на болотных кочках укрепили.
… Стреляют на фронте не всегда. Бывает и затишье. Плывёт над окопами ночь – тихая-тихая. Звёздочки в небе горят. Ветерок шелестит. Вроде и нет никакой войны. Спи да смотри мирные сны. Солдаты и спят.
Все, кроме наблюдателей.
Наш наблюдатель на фашистские окопы смотрит, прислушивается.
Фашистский – в нашу сторону глядит. Тоже уши навострил.
И слышит вдруг – вроде где-то потихоньку моторы урчат!… Вытащил ухо из-под пилотки – точно! Урчат! То покряхтят, то порычат на подъёме, тормозами скрипнут, побуксуют немножко…
Доложил офицеру.
Тот послушал – всё точно. И не только автомашины гудят, но и танки ещё гусеницами лязгают. Срочно по телефону в штаб докладывает:
– В квадрате А-двадцать четыре накаливаются войска противника. Отчётливо слышу приглушённый звук моторов танков и автомашин. Концентрация сил производится скрытно.
Обрадовались фашисты: не прозевали, мол! Разгадали хитрый замысел противника!
Загрохотали пушки. Бух! Бух! Бух! В болото…
Часа четыре подряд молотили. Все кочки перепахали. Снарядов выпустили – не сосчитать! А чего добились? Три репродуктора уничтожили. Ну и подумаешь!… Связисты их новыми заменили. И поставили возле другого болота.
Пусть стреляют фашисты, снаряды тратят! Болота не жалко.
Вот тебе и пластинка!…
Военная тайна
Вы думаете, на конвертах пишут только адреса? Как бы не так! Такого понапишут, что обхохочешься! Нам Алка показывала.