Иначе — смерть!

— Да, теперь-то ясно. Он изувечил фотографии и поехал в «жуткое место» принять яд. Это в его духе: гармония, цельность, завершенность картины.

— И наверняка оставил бы такую записочку, чтоб вы всю жизнь мучились из-за «верного рыцаря». А кстати впутал бы и еще кое-кого.

— Я и мучаюсь.

— Вот уж не стоит!

— Стоит! Это освещенное окно, черная бутылка в свете лампы, этот запах…

— Не застревайте! Ловушку он готовил для себя, а попался в нее другой… вернее, другая. А тогда он не смог умереть, струсил и сбежал. Сильный и смелый человек, как это ни «идеально» звучит, покаялся бы перед вами.

Следователь:

— Когда именно Адашев начал подозревать Студницкую как свидетельницу, которая может его разоблачить?

— Впервые после гибели Глеба он пришел ко мне семнадцатого, во вторник, случайно вместе с Мироном, и еще в прихожей заговорил: «Только вчера с поезда…». Вошел в кабинет и увидел Агнию, у которой как раз кончился урок. Думаю, тогда он не отдал себе отчета (случайный звонок, не разобрался), но она, конечно, была поражена: Вадим Петрович зачем-то соврал мне, у него какие-то секреты от меня. Наверное, это дало ей надежду.

— Так когда же, по-вашему, он разобрался?

— Мне кажется, когда я сообщила ему, что Агния поехала за Глебом в Герасимово. Все мусолил эту тему: не соврал ли Алексей, не ездил ли он вместе с нею, не замешан ли и так далее. И сказал: «Агнией займусь я». И занялся.

— Вы позвонили со станции Адашеву примерно без четверти девять.

— И услышала женский голос: «Алло!» После увиденного на даче я была просто не в себе и решила, что разговариваю с Еленой — женой Вадима. Звучал Моцарт. Эти потрясающие душу совпадения…

— Не будем отвлекаться. Адашев понял, что вы испугались и уезжаете в Москву.

— Да! «Гений и злодейство — две вещи несовместные». Вполне совместные, утверждал как-то он. Гений — по-гречески демон, по-русски — бес. Он мигом сообразил, что представляется уникальная возможность избавиться от свидетельницы.

— Которая, по-видимому, слишком близко подошла к убийце.

— Ей оставался один шаг: рассказать мне про пятницу, она дважды намекала… Тогда алиби Вадима рушится. В отличие от меня Агния интуитивно угадывала некую связь… смертную связь между ним и мною. Он соврал мне, и в момент убийства дома его не было.

— Доказательства, конечно, косвенные, скорее, домыслы, но в свете случившегося достаточно убедительны.

— И еще. Откуда в ее записной книжке возник Александр Александрович на букву «Э» и номер телефона Вороновых? Я сказала Вадиму, что она ищет экстрасенса. И он «нашел», то есть продиктовал телефон, связывающий ее с убитым.

Алексей:

— Я знаю, что такое смерть — вот, рядом, рукой подать. Но то зрелище в окне… это, знаешь… безумие, извращение. Ритуальное, как сказал твой…

— Он не мой.

— Он владел тобой тридцать лет. Катя, прости. Как она все-таки вошла в тот дом и выпила яд?

— Осложнение после гриппа. И обоняние…

— К черту обоняние, я не об этом! Как психологически она могла это сделать.

— На всех занятиях Агния заводила речь о Вадиме, ее влекло к нему.

— К своему будущему убийце — парадокс.

— «Зло притягательно и гораздо интереснее добра» — помню ее фразу… Да что ж я всех сужу и осуждаю, Алеша?.. А я сама?.. Чувствовала в нем брата и любила его.

— Как брата?

— Вот именно — это его и бесило, вероятно. «Агнией займусь я». Наконец ее надежды сбываются. Они вдвоем у него, конечно, пьют, она возбуждена сверх меры, он якобы увлечен… Мой звонок. «Что-то случилось в Герасимове, я нужен Кате». Возможно, ее обида и его приглашение: поехали вместе. Как установлено следствием, от его квартиры в Бирюлеве до поселка езды двадцать — двадцать пять минут. Они оставили машину на обочине шоссе и пошли на Аптечную. К тому времени мы сбежали оттуда вместе с милиционером, ты был уже на стройке.

— Он не мог открыть при ней дверь ключом.

— «Дайте же волю воображению, господа!» Он и мне приказал: «Оставайся здесь». То есть за калиткой: опасно, страшно. В темноте подходит к дому, отпирает: «А дверь-то открыта!» — входит включает свет: — «Нет никого, иди сюда!»

— Особым воображением я, положим, не страдаю, но эту пару, кажется, понял. Он играл в «настоящего мужчину» («Вот, смотри, я пробую… пью… жив!») Она — в «роковую женщину» («И я люблю рисковать жизнью!») Обручение, говоря красиво, со смертью в «жутком месте».

— Алексей, ты повторил его слово!

— Какое?

— Обручение. Кажется, я поняла, как она выпила яд.

Психиатр:

— Полную потерю сознания и отсутствие рефлексов сымитировать невозможно.

— Значит, врачи «скорой» не ошиблись?

— Нет, конечно. Из смертельного стресса ее вывел ваш голос — несомненно.

— Да, я крикнула медсестре: «Она умерла?»

— И вот тут-то она ожила. Ненависть вернула ей жизнь. Но ведь в ее квартире ночью провели обыск. Откуда взялся цианистый калий?

— Она сказала, что в последние дни, предчувствуя конец, держала его при себе, в кармане халата. Точно такой же черный сосуд, папин. Умирающую старуху не обыскивали.

— Вот это старушка! Из гроба встала, можно сказать, восхищаюсь! Как же она обманула медсестру?

— Та дала мне пузырек с валерьянкой и попросила грелку, не нашла у них. Я не расслышала, приняла лекарство и спустилась во двор… места себе не находила. А медсестра отправилась по соседям за грелкой. Двери все настежь, конечно… путь свободен.

— Старушка рисковала застать вас дома.

— Господи, не на убийство же она шла! Вне себя от ревности, от ярости… излить душу напоследок.

— А «излила» яд.

— Так уж все сошлось, подвернулось…

— И вы устроили ей ловушку.

— Я решила проверить. «Роза и Крест» на полу напомнили о «запечатанной тайне». Скупой Рыцарь сбежал. Мы остались вдвоем. Охватило ощущение, будто полумертвая женщина следит за мной, из-под опущенных век как будто блеснул черный зрачок в красном свете. Хотя я ни разу не взглянула ей в лицо. Было страшно, и моя жизнь разворачивалась передо мной словно другой стороною — ночной, скрытой до сих пор. Я сказала вслух, что допью валерьянку, и ушла.

— И она явилась убедиться, что вы допили.

— Вы себе представить не можете сцену между нами!

— Отчего же? Клинический случай. В античных терминах Эриния — «неистовство, безумие, ярость» — всегда в образе старухи с ядом, — мстящая за материнство, заметьте, и за мертвых. Как же вы с ней справились?

— Вернулся Скупой Рыцарь.

Следователь:

— Кому конкретно пришло в голову устроить эту идиотскую «реконструкцию»?

— Справить поминки предложил Мирон (он жаждал Дунечку), а восстановить «праздник в пятницу» — Алексей.

— С какой целью?

— Он хотел, чтобы Вадим сыграл роль убитого.

— То есть, в сущности, подтолкнуть его к публичному самоубийству?

— Хотел проверить, он подозревал эту семью в… болезненном внимании ко мне.

— Вот я размышляю, Екатерина Павловна, почему мне, профессионалу, на котором «висят» четыре трупа, с такой натугой далось это дело? И пришел к выводу: архитрудно действовать в кругу ненормальных.

— Спасибо.

— Не за что. Не говоря о самом маньяке… Ваш любовник черт знает кому доверяет записку, вас же компрометирующую…

— Не черт знает кому! Я рассказала Саше о своем самом близком друге — брате, которому он и доверился, который на этом и сыграл. Что тут ненормального?

— Все! Встречаться ночью в Богом забытом месте…

— Николай Иванович, да вы — поэт!.. Богом забытое — ужас.

— Передаем эстафету дальше. Мать, подозревающая сына в убийстве отца. Сын, подозревающий мать. Потом — вас. Тут юноша некоторым образом напал на верный путь. Ваш, мягко говоря, странный образ жизни…

— То есть?

— Полная изоляция. Такая, извините, красивая женщина, хранит наследственный яд…