Иначе — смерть!

— Когда это было?

— Давно.

— Весной?

— Может быть.

— Слушай, а она девица еще та?

— В каком смысле?

— Ну, едва познакомившись, ехать к молодому человеку на ночь… Моя старомодность протестует.

— Ты намекаешь, что они уже были знакомы? Не знаю, — Катя задумалась. — И, наверное, не узнаю: она чего-то испугалась и замкнулась.

— Чего испугалась?

— Точнее — кого. Меня. Всех. С Мироном уйти отказалась и не осталась с нами.

— Мирону проще всего достать цианид.

— Вот и я думаю, Дима: а если папин яд в убийствах не участвовал? Тот как-то раздобыл убийца. А Глеб обнаружил сосуд случайно — он же после смерти отца читал про яды, знает формулу — и обвинил меня. «Я убедился сегодня, увидев запечатанную тайну мертвых».

— Разве сосуд запечатан?

— Нет.

— Тогда что это значит?

— В том-то и дело! Он повторил отца: «Все объяснит запечатанная тайна мертвых», — но в иной интерпретации. В этих ужасных словах — ключ к разгадке, ключ к убийце. Они перекликаются… В каком-то символическом смысле мертвые переговариваются, стремясь раскрыть нам тайну смерти.

Он схватил ее за руку и сказал очень тихо:

— Я понимаю тебя, Катя, — страшно.

Она переводила взгляд с отца на сына, с сына на отца. «По-настоящему я не любила тебя, а Глеба не успела толком узнать, а бедную Агнию едва выносила… но отчего ж так разрывается сердце? От вины и жалости?.. От безумной жалости, невыносимой…» А вслух сказала:

— Это теперь единственное место, где Ирина Васильевна сможет увидеть лица близких. Тебе не кажется, что он сумасшедший?

— Нет, — ответил он твердо и встал, увлекая ее за собою. — Его удары удачливы и блестяще непредсказуемы.

— Но в чем смысл, Дима, скажи?

— Наверное, в том… — он задумался, лицо потемнело, — что кто-то полюбил тебя больше жизни.

— Чужой жизни, — поправила она строго. — И не одной. И не полюбил. Любовь я бы почувствовала, а в моей жизни уже нет ничего, кроме страха.

«И кроме страсти к следствию», — думала она, уже одна, лежа в любимом своем халате в любимой позе на диване. Я должна разгадать себя и свою жизнь… Отбрось эти жалкие эффектные фразы! Все просто: убийца должен быть найден и наказан.

И как ни противно мне в этом копаться, надо рассмотреть мотив, предложенный Димой. Меня полюбил… — она вздрогнула, словно от физического отвращения — прикосновения чужой руки… — Он отравил Александра. Полгода спустя — Глеба, выследившего убийцу за праздничным столом. Наконец — Агнию. И может быть, это еще не конец! На вечеринке она увлеклась Алексеем и, возможно, подметила что-то такое, что ускользнуло от меня. В следующую пятницу вся тройка узнает, что я собираюсь к Вороновым за ключом. Кто-то из них проникает в квартиру, портит фотографии, едет в Герасимово и устраивает ловушку, приманку… не знаю, как назвать — нормального человека тем жутким зрелищем в окне не приманишь, наоборот! Однако Агния попадается.

В старом доме, увитом плющом, горит свет; на фоне лазоревых и изумрудных птиц черная французская бутылка, садовый стол, два плетеных кресла и стакан с золотистой жидкостью. Удивительная картинка… то ли внезапно прерванный эпизод, то ли приглашение… в голубоватом иллюзорном свете убийства. Однако яда в коньяке еще нет.

Алексей объявил перерыв в 20.20, вернулся на стройку в 21.30. Проходит по Аптечной, выключает свет, запирает дверь и идет на площадь, где его видит милиционер. Допустим, там он встречается с Агнией (надо бы проверить время прибытия электричек из Москвы) и… Что дальше? В 21.10 мы приходим на дачу — она пуста — в 21.30 Алексей уже на работе. За двадцать минут «настоящий мужчина» успел бы добраться до стройки. Но отравить… не крылья же у него выросли.

Смерть наступила с девяти до десяти. А если они вдвоем с Агнией наблюдали мое бегство с дачи? После этого выпили коньячку, и он спрятал тело… Где?.. под кроватью, покрытой верблюжьим одеялом.

Но я не помню запаха миндаля из стакана. А, тот стакан он также успел бы спрятать. Да, но к чему вся эта суета? Так и оставил бы труп за столом… но тогда у него не было бы алиби! И все-таки этой версии не хватает стройности и гармонии, как сказал бы Вадим.

Нет, это самоубийство! Вполне в духе «роковой женщины» организовать такое зрелище… но не умереть!» — предостерегла себя Катя, осознав вдруг подлое облегчение, стремление свалить собственный грех на другого.

Какие голоса слышала она перед смертью какие тени заманили ее в «жуткое место»? Теперь она вошла в «тайну мертвых»… Как в тот день, когда Катя обнаружила черный сосуд в аптечке, ее охватил страх чьего-то присутствия. В последнее время внезапно и сильно и все чаще охватывало ее это ощущение… В сутолоке Садового кольца, в больничном саду, в собственном доме.

— Женские нервы! — сказала она громко и вскочила с дивана. Подошла к окну — аптека светится алыми электрическими буквами напротив. В спальню — здесь написана записка: «Вы ничего не боитесь? Напрасно». В прихожую — в аптечке за крестом хранился цианистый калий. Прошла мимо вешалки — от плаща пахнет… не выдумывай! Распахнула дверь — на пороге словно возник Александр с последней своей улыбкой, обращенной к ней. «Прости и прощай». Вышла на площадку — вон там за лестничным пролетом стоял когда-то мальчик… Вдруг какое-то воспоминание прошло по сердцу, забытое, неуловимое… благовонный миндаль! В панике Катя позвонила в дверь к Адашевым.

Однако и в соседских покоях, в мерцании, в мельтешении огненных змеек она никак не могла успокоиться. Ксения Дмитриевна на своей кушетке возле чайного столика, на котором лекарства, куталась в вишневую шаль из старинного романса… как больная там, в саду.

— Что вы читаете?

— А, брошюрка Петра Александровича о розенкрейцерах. — Она положила на столик книжечку в бумажном переплете: на белом фоне черный крест, обвитый лозой с шипами и розой в центре перекрестья; черными готическими буквами выведено: RC. Нервы у Кати были так напряжены, что эта канувшая в вечность масонская символика произвела впечатление чуть ли не болезненное.

— Ну и как, интересно?

— Занятно, но… — Ксения Дмитриевна пожала плечами. — Все это так далеко от нас, забавно… как сказка. В понятии «Розенкрейцер» — скрыт секрет «философского камня», с помощью которого посвященные могли общаться с иными мирами.

Катя вздрогнула.

— Они якобы знали тайну мертвых.

— Как это ужасно, Ксения Дмитриевна!

— Отчего же? Средневековые сказки, — она процитировала с насмешливой улыбкой: — «Братья столь далеко продвинулись в науке жизни, что смерть забыла о них». На могильной плите основателя ордена Христиана Розенкрейца было высечено: «Никоим образом не пуста».

— Что же было в этой могиле?

— Нам, профанам, неизвестно. Секрет утерян… Катюш, ты вся дрожишь. Что-нибудь еще случилось?

— Еще?.. Нет, ничего.

Последнюю смерть, Агнии, они с Вадимом от матери скрыли.

— Просто… страшно жить, Ксения Дмитриевна.

— Страшно, — согласилась она легко. — Но, к великому нашему счастью, смерть о нас не забыла.

Убийца в саду

— Вы хотели забыть — и забыли, — констатировал психиатр и закурил. — Но это ложное забвение. Вы просто вытеснили, загнали оскорбительный для вас момент в подвал подсознания, образно выражаясь, где он продолжал разрушительную для вашей личности работу. Нет, справедливо сказано: пусть все тайное станет явным. Вам же легче?

— Что вы, наоборот! Вдруг оказалось, что я виновна в его смерти.

— Не виновны, а причастны — это большая разница. Зато тревога, которую вы ощущали в присутствии Глеба, получила реальное, а не болезненное объяснение. Он не только напоминал вам отца, но его отрицательная враждебная энергия была направлена против вас.

— Значит, существует порча, дурной глаз?

— Боюсь, что да. Но эти волны, частицы — нет определения — словом, некое влияние Тьмы трудно поддается изучению.

— На то она и Тьма.