Страница 7 из 8
–Чудики, Митрофана-то за что заломили? – ухмыльнулся Пётр Ослядюкович. – Так что, Сёма, долго ты прятался, а вот я всё равно тебя повязал. И всегда будет по-моему!
Он встал из-за стола, подошёл к Семёну, пристально посмотрел в глаза – в зрачках Сёмки горела ненависть (бессильная ненависть!). Зачем-то решил заглянуть и в бесстыжие глаза дурака Микулы, но тот, вдруг, что есть силы, долбанул, и Пётр Ослядюкович, ослепнув от боли и огня, отлетел под стол.
Закричали, загремело всё, кто-то падал, падал, орали, скрипнула дверь и, дерущаяся куча, вывалилась на улицу. Пётр Ослядюкович, прозрев, сморкнувшись кровью, кинулся из избы, но кончено – уже кричали и дрались в густом ельнике. Больше всех шумел Нянка.
–Собак! Где собаки?! – заорал в бешенстве Пётр Ослядюкович.
Но никого не было – поляна опустела, а возбуждённые крики и треск сучьев удалялись вглубь леса.
Первым вернулся Фёдор Нянка, долго сплевывал кровь в прелую, рыжую хвою, устилавшую всё вокруг, потом мыл лицо в бочке у дверей избушки, хмыкал, посмеиваясь.
Возвращались по одному хмурые дружинники.
«Упустили! Так и есть!», – глядел в их лица Пётр Ослядюкович, но всё же не терял надежды.
Последним пришёл Митрофан, развёл руки в стороны, словно его это оправдывало.
–Убёгли!
–Растяпы! – взвизгнул Пётр Ослядюкович и, что есть силы, влепил кулаком Митрофану в лицо. Тот осел на колени, а Пётр Ослядюкович, взбесясь, лупил его, не глядя, пока не сбил кулаки в кровь и, морщась от боли, пошёл к кадушке с водой. Опустив подрагивающие руки в прохладную воду, сказал с досадой:
–Оружие на что вам?! Зарубить не могли! Сёмку зарубить надо было!
Пётр Ослядюкович посмотрел на фыркающего кровью, отплевывающегося, Митрофана.
–Вы что, мужики лапотные? Мечи вам на что?! Всё кулаками, кулаками… А-а, и кулаками ничего не можете…
Фёдор Нянка, трогая разбитую, вспухшую губу, заметил:
–Не знаю, зачем всё это, если честные они перед князем. А за убийство Юрий никого не помилует. Ты, воевода, что-то не то творишь…
–Что ты понимаешь в моих делах?! – рыкнул Пётр Ослядюкович и, злой от неудачи, пошёл в избу…
«»»»»»»»
Выходили из-под Москвы пешком. По бурелому брели медленно, изорвали одежду, сбили сапоги. Семён всю дорогу кривил губы в усмешке, а Микула сердито матерился, из-за потерянных коней, и всё клял себя, что в драке не покалечил «сучонка Митрошку, гадюку».
–Я ведь чувствовал – не то! Сысой ждёт! Как же! Хрен там толстый ждал, а не Сысой!
–А здорово ты двинул Петру Ослядюковичу, – засмеялся Семён.
–Мало дал гаду, – выдавил сквозь зубы Микула. – И что он нам жизни не даёт?! А… Вспомнил! Ты же дочку его испортил!
–Микула, прекрати.
–Молчу. Попадётся мне первый воевода на тесной лесной дорожке – посчитаюсь! Все беды его промыслом! Сейчас бы сидел себе в детинце, дрых на сене, может, женился уже, а за место этого, во, словно медведь по бурелому шатаюсь…
Через сутки вышли на дорогу, попросили двух проезжающих мужиков на подводе, к Серенску довезти. Мужики пытливо осмотрели опухшие от побоев и комариных укусов лица «путников», но не побоялись, разрешили ехать. Микула сидел на телеге, свесив ноги, мрачно молчал, зыркал на мужиков не добро. Те были настороже, и это забавляло Семёна.
Без приключений добрались до Серенска. Князь Мстислав, увидев расцветшего синяками Семёна, радостно посмеялся:
–За этим ездил?
Семён смиренно согласился, пряча усмешку:
–Перебрал малость.
–Скоро к князю?
–А что, уже ждут?
–Нет, – Мстислав задумался. – У нас новости. В Чернигов прибыли послы от татар. Они и торгуют, и посольские дела делают. Говорят, у Даниила были, в Киеве были, в Смоленске. Теперь у Михаила сидят.
Семён почувствовал, как сжалось сердце – это те «купцы», которых отправил нойон Аян в Болгарию. За Русь взялись. К чему? Неужели, правда, в войну втягивают?
Семён с грустью вспомнил умершего брата Мишку. Из-за его пленения занесло Семёна на край света – в Трапезунд. Там и познакомился с послом монголов нойоном Аяном. Тот вызвался помочь спасти брата, взял с собой в Рум. Монголы плели интриги против половцев, желали подбить султана сельджуков Кей-Кубада на новый поход в Крым. Аян помог выкупить Мишку из турецкого плена, а после неудачи посольства, организовал новую интригу – монголы отправили «торговый» караван в Болгарию, чтобы купцы, всё выведывая, миновав Венгрию, достигли русских земель, и там попытались разжечь войну с половцами. Семён расстался с монголами в Болгарии. Вот теперь они сюда добрались, до Чернигова. Неутомимы в своём алчном желании поработить чужие земли, посеять раздоры, себе на пользу…
–В Чернигов поеду, – сказал Семён.
Мстислав не удивился, знал, как близки посольские дела Семёну.
–Езжай. Когда?
–А что?
–На княжеский двор голубя отправим, чтобы тебя ждали. В посольских делах ты силён.
–Денёк отлежусь, и поеду. Что они хотят?
–Не знаю. Гонец из Чернигова передал одно – у Михаила татарские послы.
–На половцев будут звать. У них грызня с половцами который год, – сказал Семён.
–Бесполезно. Чернигов с половцами дружит. Хан Котян наш союзник, а вся мелочевка половецкая, ему в рот заглядывает. Тут они ничего не добьются.
–Как знать, –Семён чувствовал, что хитрым послам чего-то добиться удастся – насмотрелся он на них в Руме и Трапезунде: всё знают, всё примечают, ловко ткут липкую паутину ловушек даже для самых искушенных правителей.
–Михаилу какой резон слушать татар? Где они и где мы, и где половцы? Они у чёрта на куличках, а мы с половцами вот, – Мстислав потёр палец о палец. – Испокон веку трёмся друг о друга.
–Я просто хорошо знаю…
–Что знаешь?
–Знаю, на что они способны.
Микула от известия о выезде в Чернигов, пришёл в ярость, стал бешено орать и махать руками, заявляя, что он, пока не отлежится, не залечит морду, не отъестся, с места не сдвинется.
Семён переждал бурю, после чего велел купить лошадей – деньги ещё оставались.
Следующим утром выехали. Микула рысил, мотаясь в седле бренчащим мешком, изредка ныл: нет ему в жизни счастья, и всему виной Семён.
–То Петра Ослядюковича винил, теперь, оказывается, я виноват!
–Ясное дело! Уйду я от тебя. Толку нет в такой службе. Ни жрать, ни спать. Денег обещал дать, когда братана твоего довезём. Где?
–Не довезли же, – мрачно отозвался Семён.
–Это мне всё равно. Дружинники хоть корм получают, деньги на нужды. А я?
–Я тебе в Рязани давал.
–Ха. Что ты давал?
–Микула, на те деньги месяц жить можно, как сыр в масле, – возмутился Семён.
–А ты бы мне в рот не заглядывал, а ещё выдал, и делу конец!
–В город приедем – выдам!
–Выдашь ты, – остывая, буркнул Микула. – Обещаешь только. Уйду я от тебя.
–Ну и иди! – не выдержал Семён, повернулся к Микуле, уже улыбающемуся. – Иди к черту!
–А ты один будешь? – ухмыльнулся тот. – Ты же вляпаешься в кашу. Тебе присмотр нужен, как детю! Отчего маюсь с тобой? Сердце у меня доброе!
В Брянске задержались на сутки – Микула получил деньги, и напился в стельку. Семён, проклиная его и своё терпение, был вынужден валяться на пыльных полатях гостиного двора. Утром Микула покорно выслушал оскорбления, лившиеся из Семёна бурным потоком, потом всю дорогу рассказывал смешные истории, которые стряслись с ним по пьяному делу (половину выдумал, конечно). Но согласие длилось не долго – в Новгород-Северский въехали рассорившиеся и молчаливые.
Оставив лошадей на Микулу, Семён пошёл на двор к князю Олегу, с которым уже не раз имел дело, и мог быть принятым радушно. Так и оказалось. Олег позвал к трапезе. Про татарских послов ничего не знал – Михаил с ними «секретничал» лично, не сзывая удельных князей на совет.
–Оно и понятно. С татарами какие у нас могут быть дела? Ты вот скажи, что князь Ярослав затеял? Суздальцы с немцами как бьются?