Иноземец

Можно предположить, что обычно это существо пьет нормальную воду, а не какую-то эфирную субстанцию. Он согнул ладонь ковшиком, зачерпнул воды из ручья и напился сам, и снова сказал: «Пей», чтобы оно поняло и запомнило это слово — и лунный человек повторил его, пусть нечетко и слабо.

Мало того, глаза человека на мгновение стали ясными, из них исчез испуг (если Манадги правильно оценивал выражение этого лица), они красноречиво говорили об интересе к нему — и даже благодарности.

— Иан, — сказал лунный человек, показывая на себя, и повторил еще раз.

Манадги был почти уверен, что это имя. И назвал собственное имя, повторив жест существа:

— Манадги.

— Иан, — сказал лунный человек и протянул руку, словно ожидая, что тот сделает точно так же.

— Манадги.

Он протянул руку в ответ, готовый показаться дураком, а существо схватило ее и начало энергично трясти.

— Иан, Манадги, — сказало существо, словно испытывало восторг от своего открытия. Они сидели, тряся друг другу руки, как два дурака, одинаково напуганные, одинаково испытывающие облегчение, одинаково смущенные своими различиями.

Манадги не имел представления, каковы у них обычаи и чего они могут ждать. А это существо не имело никакого представления о его обычаях и ожиданиях. Но все равно можно было держать себя цивилизованно, и он считал, что вполне правильно быть любезным с таким существом, сколь ни странно оно, — может быть даже, пришла ему в голову поразительная мысль, установить отношения ассоциации с их определенно могущественным сообществом, обладающим неизвестной силой, с существами, искусными в самых удивительных делах.

— Мы пойдем, — медленно проговорил он, показывая пальцами. — Мы пойдем в деревню, Иан и Манадги, вместе.

КНИГА ТРЕТЬЯ

I

Через открытую решетку выходящей в сад двери лениво вползал воздух, напоенный ароматом цветущего по ночам вьющегося растения вроде винограда, которое оплетало наружную стену спальни. Пробежала — клац-клац — о'ой-ана, снова крикнула, предсказывая дождь, а Брен лежал без сна и думал, что, будь он поумнее, поднялся бы и закрыл решетку и дверь, прежде чем заснуть. Ветер скоро переменится с восточного на западный, нахлынет воздух с моря и выстудит комнату. Для свежести вполне хватит вентиляционной системы. Однако ночь была душная, нагоняла вялость, он лежал и дожидался перемены ветра, дожидался без сна, а первые отблески молний отбрасывали тень решетки на шевелящуюся кисею гардины.

Фигуры на панелях решетки представляли Фортуну и Случай — бачжи и начжи. Тень от лоз снаружи шевелилась под легким бризом, который наконец наконец-то! — надул гардину, обещая прогнать жару и духоту.

Следующая вспышка осветила тень атеви, словно на террасу снаружи была внезапно трансплантирована статуя. Сердце Брена остановилось на миг, когда он увидел эту тень на блеклом пузыре вздувшейся кисеи, на террасе, где никто не мог оказаться в нормальных обстоятельствах. Брен застыл на мгновение, а потом соскользнул с кровати.

Следующая вспышка высветила решетку, уже сдвинутую дальше назад, и незваного гостя, входящего в комнату.

Брен сунул руку под матрас и выхватил спрятанный там пистолет — сцепил руки, вытянутые на матрасе, как учил его айчжи, и нажал на спусковой крючок. Отдача ударила по рукам, вспышка пламени ослепила, скрыв и ночь, и неизвестного. Он выстрелил еще раз, просто для устрашения, в слепую тьму, в звенящую тишину.

А потом не мог даже шевельнуться. Не мог перевести дух. Он не слышал, чтобы кто-то упал. Подумал, что промахнулся. Белые прозрачные гардины вдували внутрь прохладный ветер, очищающий спальню.

Руки, стискивающие пистолет, онемели. Уши заложило, он не услышал бы сейчас никакого звука слабее грома, слабее, чем скрежет замка в дверях спальни — охранники открывают своим ключом, подумал он.

А может, и не охранники… Он перевернулся, оперся спиной на боковину кровати и, зажав вытянутые руки между коленями, нацелил ствол на середину дверного проема — но тут внутренняя дверь с грохотом распахнулась, в лицо ударили свет и тень.

Охранники айчжи не тратили времени на расспросы. Один бросился бегом к решетчатой двери и выскочил наружу, во двор, под струи начинающегося дождя. Другой — безликая, посверкивающая металлом тьма — завис башней, выворачивая у него из рук пистолет.

Появились другие охранники; а тем временем Банитчи — это его голос звучал над головой — забрал пистолет.

— Обыскать территорию! — приказал Банитчи. — Позаботьтесь об айчжи!

— Табини невредим? — спросил Брен, ошеломленный и дрожащий. — С ним все нормально, Банитчи?

Но Банитчи говорил по карманной рации, раздавая дальнейшие приказы, и был глух к его вопросам. С айчжи наверняка все в порядке, убеждал себя Брен, иначе Банитчи не стоял бы здесь, разговаривая с наружной охраной так спокойно, так уверенно. Он слышал, как Банитчи отдает приказания, слышал, как чей-то голос ответил, что на крышу никто не забирался.

Брен боялся. Он знал, что пистолет у него находится незаконно. Банитчи тоже это знал, и Банитчи мог его арестовать — Брен боялся, что тот так и сделает; но вот Банитчи спрятал рацию, вот Банитчи подхватил его под голые руки и усадил на край кровати.

Через садовую дверь вошел другой охранник — это оказалась Чжейго. Она всегда работала в паре с Банитчи.

— Там кровь. Я предупредила охрану у ворот.

Выходит, я кого-то подстрелил… Чжейго выскользнула обратно в сад — а его начало трясти. Банитчи включил свет и вернулся к нему — атева, черный, гладкокожий; желтые глаза сузились, тяжелая челюсть хмуро и грозно выдвинута вперед.

— Это айчжи дал мне пистолет, — сказал Брен, прежде чем Банитчи успел обвинить его.

Банитчи постоял, пристально глядя на него, наконец проговорил:

— Это мой пистолет.

Брен был смущен. Он сидел голый, покрытый гусиной кожей, в конце концов шевельнулся и натянул на колени одеяло. Он слышал суету во дворе, Чжейго кричала на других охранников.

— Это мой пистолет, — с ударением повторил Банитчи. — Разве могут у кого-то появиться сомнения, что это мой пистолет? Вас разбудил шум. Я лежал, подстерегая убийцу. Я выстрелил. Что вы видели?

— Тень. Какую-то тень, проходящую через гардины.

Его снова передернуло и затрясло. Он вдруг понял, какой был дурак, когда стрелял прямо по открытой двери. Пуля могла пролететь через весь сад, до самой кухни. Могла отлететь рикошетом от стены и попасть в кого-нибудь, спящего в другом помещении. Перенесенное потрясение до сих пор отдавалось в руках и ушах, сильное, как запах порохового дыма в воздухе, совершенно не место этому запаху возле меня, в моей комнате…

Дождь припустил с мстительной яростью. Банитчи снова вытащил рацию, поговорил с теми, кто обыскивал здание и территорию, со штабом охраны, солгал им — заявил, что это он стрелял, увидев неизвестного, который направлялся в комнату пайдхи, нет-нет, пайдхи не пострадал, только напуган, не нужно будить айчжи, если он не слышал выстрелов. Но стражу надо удвоить и обыскать все до южных ворот, пока, сказал Банитчи, дождь не смыл следы.

Наконец Банитчи выключил рацию.

— Зачем они пришли сюда? — спросил Брен.

Он понимал, что это были убийцы; но чтобы какой-то обыкновенный убийца решился войти в дворцовый комплекс, где повсюду были охранники, где сон айчжи охраняли сотни усердных защитников? Такого не сделал бы никто в здравом уме.

А убивать меня, Брена Камерона, когда айчжи на вершине полной власти, когда все най'айчжиин утвердились в своих домах и поддерживают Табини, какой в этом смысл? Где тут выгода для человека в здравом уме?

— Нади Брен! — Над ним стоял Банитчи, сложив большие руки, глядя на него сверху вниз — словно разговаривал с беспомощным ребенком. — Подробно: что вы видели?

— Я уже сказал вам. Просто тень, входящую через гардины.

Его встревожил настойчивый тон этого вопроса. Это ведь все могло мне просто присниться. Может быть, я поднял на ноги весь дворец и переполошил охрану всего-навсего из-за страшного сна. Собственно, я ведь и был уже на грани сна, я теперь сам уже не знаю наверняка, что именно видел.