Страница 12 из 15
А капитана от взгляда Олибы вдруг обдало жаром, обдало всего, с ног до головы. По спине его потёк пот, и тут же в голове откуда-то взялись явно не его мысли. Мысли были чужие, он их чувствовал с пронзительным ужасом, он ясно чувствовал, как они тяжело проворачиваются в его голове, захлёстывая друг друга, а самое жуткое было то, что мысли эти были женские.
Капитан думал, что встать ему надо завтра до петухов… Ещё он думал о корнях маниоки, сваленных вчера за хижиной. Он представлял, как режет эти, пока ещё ядовитые, корни, сваливает их в ступу и бьёт их пестом, и как по всей деревне, возле каждой хижины раздаётся такой же деревянный стук, а пест у него слишком тяжёлый и сделан не по росту, и ему трудно его поднимать, а потом тяжело носить воду из реки, несколько суток вымачивать яд из корней, потом сушить корни на солнце, а высушенные – растирать в муку между двух больших гладких камней, сидя в тени дерева рядом с остальными женщинами…
Это было жутко. Капитан обомлел, сердце у него замерло и остановилось, будто бы он во сне падал со скалы.
Подошёл Платон и встал рядом с капитаном. Олиба словно очнулась, отпрянула, потом глянула вниз под ноги, увидела муравьёв, вскрикнула и, ухватив дочь за плечо, потащила её в деревню. Она бежала, не оглядываясь, и волокла за собой упиравшегося ребёнка. Мужчины смотрели ей в след, капитан растерянно улыбался.
– Ни… Че… Го! Не понимаю! – вдруг отчеканил доктор потрясённо.
Капитан отрешённо покосился на доктора голубым глазом.
– Ничего не понимаю я в этих муравьях! – повторил доктор, он повернулся и запустил свою шляпу в лагерь.
Шляпа доктора, изрядно помятая за долгую дорогу, полетела по странной кривой траектории и непременно угодила бы в костёр, если бы её ловко не подхватил Жуан. Капитан, Платон и доктор Легг пошли к палаткам.
– Нет, как он делает, что всё женщины от него столбенеют? – спросил доктор у Платона.
Платон посмотрел на доктора виновато и ничего не ответил по своему обыкновению. Капитан тоже ничего не ответил, он был напуган тем, что с ним произошло, потрясён, как после кошмарного сна, и с трудом приходил в себя.
К ним навстречу встал от костра дон Родригу.
– Что случилось? – встретил он их вопросом.
– Наш доктор разочаровался в муравьях, – тихо сказал ему капитан первое, что пришло в голову.
Платон и доктор заулыбались, но португалец словно бы не заметил их улыбок.
– В каких муравьях? – спросил он почти с тревогой.
– Да доктор нашёл муравьёв за нашим лагерем, – сказал капитан.
Дон Родригу перевёл эти слова Жуану. Жуан нахмурился и бросился туда, откуда пришли джентльмены – к муравьям. Доктор Легг пошёл за ним, по дороге он взял у Жуана свою шляпу и надел её. Жуан подошёл к муравьиной тропе, пристально оглядел её и двинулся вдоль тропы. Из деревни уже бежали жители, в основном мужчины. Их чёрные лица были встревожены, глаза блуждали по земле, осматривая её, руки сжимали горящие факелы. Жуан призывно замахал им. Мужчины подбежали, пошли за муравьиной армией и скоро скрылись из глаз.
Жуан и доктор, пройдя ещё немного и убедившись, что муравьиный путь ушёл от их лагеря, вернулись на костровище. Дон Родригу в это время рассказывал матросам о муравьях.
– Вы думаете, что в Африке самые страшные звери – это лев и крокодил? – спрашивал он со своим приятным португальским акцентом. – Нет… Муравьи, ведомые постоянным голодом – они самые страшные. И дикие звери бегут от них, а тот, кто не смог убежать, будет обглодан дочиста. И главное оружие кочевых муравьёв – их челюсти, мощи которых хватает, чтобы прокусить даже толстую кожу носорога.
– Жители деревни так всполошились? Неужели муравьи уничтожат посевы! – спросил взволнованный доктор.
– Нет, растения они не едят, – ответил дон Родригу. – А вот кур в закрытом курятнике… Привязанных коров, овец. Сначала закусают до смерти, потом оставят один скелет.
– А людей? – спросил сквайр.
– Случается, что обгладывают младенцев, забытых в колыбели… Лежащих больных, – ответил дон Родригу. – Здоровые от них убегут, ведь муравьи не умеют быстро бегать. Зато они умеют плавать… Собираясь в огромный копошащийся ком, они штурмуют водные преграды… Когда этот ком, внутри которого находится царица, прибивает к другому берегу, он распадается, и муравьи всё в том же порядке движутся дальше.
– И что же теперь делать? – спросил мистер Трелони.
– С заходом солнца муравьи уснут, и будут спать всю ночь, а утром жители опять проверят, куда лежит муравьиный путь. Если в деревню – то кострами их попытаются отпугнуть и повернуть в сторону.
И день неспешно потёк дальше. Сегодня было особенно душно и жарко, и на небе появилось большое серое облако, которое росло, росло, пока не заполонило собой всё небо. Послышались раскаты дальнего грома, и Жуан, который учил Платона стрелять из лука, сказал, что скоро пойдёт дождь. Матросы спешно варили на двух кострах рис. Они взяли в деревне ощипанных кур, пальмовое масло и местный щавель и обещали всем знатный гвинейский обед.
К вечеру в лагерь белых пришёл Йаро и сообщил, что вождь Драаго зовёт вождя Линча к себе… «Приём в резиденции», – подумал капитан и невесело улыбнулся. Он собирался идти к вождю, конечно же, с доном Родригу, как с переводчиком, и с Платоном.
Они шли за Йаро по деревне и присматривались: возле своих круглых глинобитных хижин, прямо на улице, чернокожие женщины стирали, занимались рукоделием и готовили что-то на дымных очагах – все были заняты делом, на белых опять никто не смотрел.
– Вот так они здесь и живут, – сказал дон Родригу. – Денег они не знают… Ямс здесь меняют на кукурузу, кукурузу на ямс или курицу, а рабов меняют на скот – прожить можно. Живут же люди и в худших условиях.
Вождь Драаго разместился отдельно от деревни. «Резиденция» его состояла из круглых маленьких хижин, соединённых между собой открытыми проходами и широкими дворами. Капитан уже знал, что такие гвинейские хижины называются «каза». Здесь, как сказал дон Родригу, проживала вся семья вождя: старые женщины – в одном доме, молодые родственницы – во втором, жены вождя – в третьем, а его дети – в четвёртом. Вечернее солнце окрашивало стены каз в насыщенные цвета тёмной охры, а домашние животные, – козы, овцы и куры, – свободно бродили из хижины в хижину, словно по комнатам большого дома.
В дверях одной хижины капитан заметил главную жену вождя Олибу. Она, в позе заправской хозяйки, как любая английская женщина, застыла в проёме на фоне занавешивающей его циновки: плечо опирается о косяк, руки скрещены на груди, голова склонена набок. Встретившись глазами с капитаном, жена вождя стремглав бросилась в дом.
На самом большом дворе под навесом сидел вождь Драаго. Англичане подошли к нему, поздоровались и встали на почтительном отдалении. Капитан приблизился и с поклоном протянул вождю саблю – в подарок.
Вождь Драаго взял саблю, положил её на колени и махнул длинной рукой, и к ним подбежал туземец с подносом, на котором высились три кучки серых крупинок. Дон Родригу взял щепотку из одной кучки и сказал капитану и Платону:
– Это надо съесть… Это всего лишь соль. В этих местах бытует поверье, что некоторые люди даже после смерти остаются жить среди живых… И они будут вести себя, как живые, до тех пор, пока не попробуют соли. И только тогда они поймут, что уже мёртвые.
Португалец проглотил соль, не поморщившись. Капитан и Платон последовали его примеру и приготовились ждать, предчувствуя неторопливую беседу. Но вождь был удивительно немногословен.
– Я оказал вам гостеприимство и хочу, чтобы ты, вождь Линч, отдал мне вот этого раба, – сказал он капитану и показал на Платона.
Когда дон Родригу это перевёл, глаза его засверкали, а от аристократической расслабленности португальца не осталось и следа. Капитан тоже вспыхнул.
– Платон не раб, – ответил он потрясённо, но твёрдо, и уже растерянно добавил: – Платон… Платон – вождь.
– Вождь не может носить корзины, – сказал Драаго, и глаза его хитро сощурились, а полные губы заулыбались. – Корзины носят только женщины и рабы.