Страница 10 из 12
Ухватившись за торчащий обломок сучка, снова и снова кричал, понимая, что уже бесполезно рвать глотку, никто меня не услышит, но кричал и кричал. Лодка легко опрокинулась, чуть задержавшись, занырнула куда-то в глубину и заскрежетала там, заухала по камням, или по стволу. Брякотень лодки по камням исходила откуда-то издалека, из глубины и мне сразу стало плохо от одной мысли о том, что я утопил своего товарища. Руки и ноги ослабли, потеряли силу. Ниже по течению на поверхность вырвались огромные пузыри, потом снова прогрохотало по камням, но это уже ниже. А возможно это лишь показалось мне.
Я чувствовал, что с меня течением стаскивает один сапог, пытался удержать его, но не смог. Хотел перехватиться за другой сучёк, торчащий ближе к берегу и не рассчитал, меня, так же, как и лодку, давануло течением и я улетел в бездну, больно ударившись головой о ствол дерева, где-то глубоко, возле самого дна.
Меня крутило и вертело между сучьями, воткнувшимися глубоко в каменистое дно и, нацепило-таки на один из обломанных коротышей, проколов, проткнув мою энцефалитку. Энцефалитка у меня была сшита из крепкого брезента и прорвать дыру дальше, чтобы высвободиться, можно было и не мечтать. Удивительно вообще, как её пробило, видимо сучёк был заострён, и сила течения помогла. Я повис на этом сучке, как рыба на кукане, только у рыбы есть жабры, а у меня их не было. Вынырнуть, чтобы схватить хоть чуточку воздуха, я тоже не мог, «кукан» не пускал.
Холоднющая вода горной реки показалась вдруг совсем тёплой, как остывающий чай, а желание сделать короткий вдох могло вот, вот пересилить разум. Я молотил руками и ногами из последних сил, пытаясь всплыть и хватить глоток воздуха, но ничего не получалось. Меня мотало из стороны в сторону бешеным течением и удерживало под водой. Не знаю почему, но я начал делать судорожные глотательные движения. Я торопливо пил реку, может быть, где-то подсознательно надеясь, что отпив какую-то часть, всё-таки смогу добраться до воздуха…. Смогу вдохнуть.
Вода не убывала, хоть сколько её пей, а вдох делать надо, ой, как надо! Извернувшись из последних сил, стаскиваю с себя энцефалитку, вместе со свитером и рубахой и свечкой вылетаю на поверхность…. Ухватившись за мокрые ветки, подбираюсь к береговым камням, падаю на них и дышу, дышу, дышу…. Как же мы не ценим этот драгоценный воздух! Мы даже не замечаем его. Просто дышим и дышим.
Спустя минуту, или чуть больше, я пришёл в себя, но легче от этого не стало. Первая мысль, посетившая мою голову, была крамольной: зачем, зачем я выбрался на берег? Зачем?! Я утопил такого человека! Что стоило мне всего один раз вдохнуть воды…. Не было бы никого виноватых, не было бы так горько, так гадко на душе.
Луна окончательно спряталась, зарывшись в перину облаков, и теперь даже близкие предметы потеряли свою реальность. Чёрная, чёрная ночь делала мысли ещё гаже, ещё чернее. Ой, что натворил! Ой, ой, натворил!
На ощупь выбрался на обрывистый берег, постоял ещё, вглядываясь в кромешную тьму, но кроме пенных бурунов, отходящих от камней на перекате, видно ничего не было. А шум, этот постоянный, дикий шум воды, который правильнее будет называть рёвом, стал мне противным, постылым. Снова навалилась слабость и я безвольно опустился на колени, опростал желудок. Видимо, хорошо я попил водицы там, под бревном. Выплеснув остатки воды из желудка, ещё посидел на коленях, потом поднялся и побрёл вглубь леса, постоянно натыкаясь на деревья, на кусты, проваливаясь в ямы, запинаясь за колоды. Темень была кромешная, как в лесу, так и на душе.
Далеко ли ушёл, – не знаю. Шёл и шёл, пока слышал шум переката. Этот шум был для меня так неприятен, что я старался избавиться от него. Наконец всё стихло, только лёгким, лёгким шорохом начинался дождь. Вот куда спряталась луна, за тучи.
Попался какой-то выворотень и я сел подле него, привалился спиной. Полчища комаров поднялись и облепили меня, их всегда много в сырых, пойменных лесах, а перед дождём они особенно активны. Только теперь заметил, что я лишь в майке и брюках, босиком. Отбиваться от комаров не хотелось, и они пировали вовсю, безнаказанно.
От всего пережитого стали слипаться глаза, и я повалился на бок, нагрёб на себя какие-то листья, какой-то мох, гнилушки. Где-то рядом появился шипящий, незнакомый звук. Это был или зверь, или филин. Он, то ворчал, странно ухая, словно хотел напугать меня, то начинал скрежетать зубами, или клювом. Звуки эти, то приближались совершенно близко, прямо к самой моей голове, то снова отдалялись, словно поднимались на ближнее дерево. Но у меня было до того паршиво на душе, что как бы, кто бы ни старался, напугать меня было просто невозможно. Кажется наоборот, я выставил шею, глупо надеясь, что кто-то перегрызёт её. Как же мне было плохо. Как же было лихонько.
***
Утро каких-то изменений в настроении не принесло. В больной голове, а она болела ещё и от того, что меня хорошенько торкнуло о ствол дерева, там, под водой, была одна единственная мысль: что же я натворил! Ночной дождь лишь чуть, чуть окропил листву и тучи так же быстро убежали, как и появились. Солнышко вылезало из-за гор улыбчивое и радостное, оно же не знало, что за трагедия тут разыгралась, когда его не было. И винить его в этой радости было бы совершенно напрасно, как и весь лес, умытый ночью, как и весь мир. Ведь мир совершенно ни при чём, только ты, только ты виноват….
Вернувшись на берег, я долго заглядывал под суковатую осину, куда вчера так легко задёрнуло лодку с сидящим в ней Василием Мартыновичем. Пытался забраться на поваленный ствол, но он был такой скользкий, что я не мог на нём удержаться даже босиком. Пенные буруны не давали возможности толком разглядеть дно и образовавшееся там «улово», где могла задержаться лодка. Оказавшимся на поясе ножом, вырубил сухой, очень длинный шест, начал им прощупывать дно. Лодки там не было. Течение выхватило у меня из рук шест и утащило его, спрятав там же, под деревом. Внимательно просмотрел весь перекат, ничего не нашёл.
Вдоль берега, рядом с водой двинулся вниз по течению. Когда перекат закончился, закончился этот бесконечный, бешеный грохот воды по камням и начался спокойный, широкий плёс, нашёл прибитый к берегу спиннинг. Радости это не вызвало. Прошёл вдоль этого плёса, преодолел следующий перекат…. Как будто нанесло дымом. Наверное, показалось. Снова…. Снова нанесло. Я бросился бежать, не замечая, что босые ноги уже сбил о камни, сбил до крови, бежать, бежать….
Василий Мартынович топтался возле костра и развешивал на приспособленном шесте сырую одежду. Чуть ниже, на косе, стояла наша лодка, даже с мотором. Один борт лодки был чуть помят, видимо о камни.
Товарищ встретил меня, как обычно, спокойно. По виду и не скажешь, что он волновался, переживал. Будто и не случилось ничего особенного:
– Ну, что же ты так долго. Я уже переживать начал, потерял тебя.
– Да, ладно, что уж переживать, куда я денусь.
Оказывается, он так и держался за борта, когда его накрыло перевернувшейся лодкой. Какое-то время лодка задержалась в растопыренных сучьях, под водой, но воздуху там было вполне достаточно, и Василий Мартынович сносно дышал. Потом стал раскачивать застрявшую лодку и её понесло дальше, по течению. Когда оказался на тихом мелководье, вынырнул, смог перевернуть лодку и подтянуть её к берегу. Во внутреннем кармане куртки оказался коробок спичек, запаянный в целлофан. Развёл костёр и стал ждать меня, сушить одежду.
Здесь же, на плёсе, выловил бак с продуктами. Правда из продуктов там осталась только полурастворившаяся пачка соли, всё остальное уплыло. Практически из лодки уплыло всё, что там было, но мы не сильно расстроились, ведь совсем недавно нами владели такие чёрные думы, о которых и вспоминать-то страшно.
Я взял спиннинг, прополоскал катушку от набившегося в неё песка и стал бросать блесну под противоположный, обрывистый берег. Уже на четвёртом или пятом забросе взялся хороший, упругий ленок. Почистил его, отделил мясо от костей и мелко, мелко порезал. Круто посолил, перемешал, как когда-то учили меня удэгейцы на далёком, далёком Дальнем Востоке («помешивай по солнышку, если хочешь, чтобы твоей удаче помогали звёзды»), и пригласил к столу своего друга, Василия Мартыновича.