Страница 11 из 12
Очерк 2
Казачья военная служба во второй половине XIX – начале XX в. и дискуссии о военном значении донского казачества: теория и практика
В 1882 г. И. Яицков, автор небольшой книжки «Казачий офицер и его быт», вспоминал об ушедшей эпохе кавказских войн в следующих выражениях: «Тогда у казаков и было – с войны, да на войну. И они сочувствовали ей полною своею страстью, которую переливали в них кровь и молоко матерей: война увенчивала казака доблестью, его дом поощряла наживой»121. Такой образ понадобился Яицкову для того, чтобы показать, как все изменилось в его время, когда доблесть блекла под тенью хозяйственных проблем выхода казачьего офицера на службу, а затем поиском средств к существованию за ее пределами, когда от наживы остались только редкие бытовые принадлежности, привезенные в дом прадедами и дедами, да жалованье с земельным наделом, которых едва хватало, чтобы вести жизнь, достойную звания офицера. Пожалуй, неизменной оставалась только казачья «страсть», пусть и к войне, но зато подпитываемая «кровью и молоком матерей». Именно она, очевидно, позволяла утверждать известному донскому казачьему офицеру А. Грекову в середине 1870-х гг., что «донцы во все времена служили поголовно… казаки не только не тяготились своим положением, но, напротив, с гордостью отбывали свою службу, несмотря на всю ее тяжесть, и считали себя выше других сословий»122. Здесь, безусловно, именно заключительные пять слов являются наиболее важными. Растеряв былые привилегии и вовсю ощутив на себе земельный кризис начала XX в., донские казаки военную службу продолжали рассматривать как последний бастион сословной исключительности. Особый порядок службы не только не давал им раствориться в среде простых сельскохозяйственных тружеников в эпоху исчезновения сословий, но и, возможно, мог стать последней зацепкой для того, чтобы из «народности» превратиться в «модерную» нацию в случае успеха проекта независимого казачьего государства Всевеликого войска Донского образца 1918–1919 гг.
Но только «крови и молока» ближе к концу XIX в. было недостаточно для того, чтобы считаться казаком-воином. «Если в молодости, в станице, его не научили быть казаком, то в первоочередном полку, где требования от строя уже другие, он тоже не сделается настоящим казаком (выделено нами. – В. А.)», – писал в 1899 г. капитан Генерального штаба казачьего происхождения А.И. Медведев123. Не менее значимым он также считал казачье братство, наиболее ярко проявляемое на военной службе. Для него «чувство принадлежности к казачеству, которое вообще можно приравнять к чувству патриотизма, конечно, не может для казаков заменить чувство полкового товарищества, «односумства», как говорят казаки»124. Однако в том же году другой представитель известной казачьей фамилии Красновых П.Н. Краснов, будущий атаман Всевеликого войска Донского и главный казачий коллаборационист эпохи Великой Отечественной войны, с сожалением отмечал: «Отсутствие войн и экспедиций, в которых казаки на практике ознакомливались с военным искусством… привело к тому, что казачья шашка заржавела и охота служить пропала»125.
Все вышеупомянутые цитаты и мнения так или иначе фиксируют определенные изменения в отношении к военной службе со стороны самих казаков. Однако глубину и качество таких изменений вряд ли можно детально оценить, только прибегая к выдержкам из статей, книг или речей пусть и авторитетных казачьих авторов, к тому же часто противоречащих друг другу. Необходимы прежде всего исследования количественных данных, архивных документов, показывающих состояние казачьей военной службы в динамике ее развития.
В этом же очерке речь пойдет о конкретном содержании принятых у донских казаков систем отбывания военной службы от середины XIX в. до начала XX в., с более или менее подробным освещением актуальных вопросов из опыта функционирования данных систем, которые обсуждались преимущественно представителями казачьего офицерства на разных этапах эволюции военной службы казаков.
Во второй половине XIX – начале XX в. донская военная казачья служба регламентировалась двумя внедренными государством системами. Первая основывалась еще на «Положении о войске Донском» 1835 г., а также на «Полковой инструкции для войска Донского» и в определенной степени учитывала воинские традиции и обычаи казаков, допуская некоторую отдельность казачьих тактических частей в составе регулярной армии и устойчивую географию их применения. Она просуществовала с небольшими изменениями до известных «милютинских» преобразований русской армии 60 – 70-х гг. XIX в. Вторая – ориентировалась на принципы общеимперского Устава о воинской повинности 1874 г., воплотилась в «Положении о военной службе Донского войска» (1874), а также в «Уставе о воинской повинности Войска Донского» (1875), распространялась постепенно на другие войска и была направлена на превращение казачьих подразделений в регулярную, как правило, кавалерийскую часть, со специфическими военно-тактическими и полицейскими функциями, что требовало унификации вооружения, снаряжения и т. и. под армейский образец и высокой мобилизационной готовности. Обе системы являлись неким образцом для организации военной службы других казачьих войск. Однако донское Положение 1835 г. не было просто механически распространено за пределы войска Донского. Рамки первой системы были более гибкие, то есть она позволяла учитывать специфические особенности географического расположения того или иного казачьего войска, театра военных действий, на котором использовались казачьи части, не отменяла сложившиеся отдельные войсковые традиции военной службы, а как бы дополняла, уточняла их. Поэтому в 40—60-х гг. XIX в. чиновники Военного министерства, представители офицерства и генералитета четко видели разницу в порядках выставления на службу казачьих частей донских и уральских, черноморских и кавказских линейных (будущих кубанских и терских), сибирских и пр. Вторая система подразумевала более жесткую централизацию и унификацию, казачьи военные традиции приносились в жертву принципам регулярности и мобилизации, а вся политика Военного министерства в конце XIX – начале XX в. по отношению к казачьей военной службе была направлена на ее максимальное приспособление к общеармейским уставам и требованиям современной войны.
Вопросы несения казачьей службы по Положению 1835 г. довольно подробно освещены в дореволюционной литературе, авторство которой зачастую принадлежало офицерам и чиновникам Военного министерства, профессионалам своего дела126. Их изложение ключевых аспектов службы заключалось в более или менее подробной интерпретации соответствующих глав и статей Положения 1835 г. В связи с этим наш обзор первой из упомянутых систем будет преимущественно основываться на уже существующих описаниях.
Итак, по Положению 1835 г. воинская служба была обязательна для всех донских казаков (от нее освобождались только лица духовного звания) и, как мы уже отмечали в первой главе, под определенное исключение попадали казаки – члены донского торгового общества.
Срок службы устанавливался отдельно для простых казаков и казаков-дворян. Казаки должны были служить 30 лет, поступающие в гвардейские и артиллерийские части – 25 лет. Казаки-дворяне находились на службе 25 лет. Такой же срок определялся и для офицеров недворянского происхождения (личных дворян), то есть выслужившихся из простых казаков. Однако для такой категории казаков выдвигалось дополнительное условие – они должны были прослужить в офицерском звании не менее 6 лет.
Указанный общий срок службы отбывался на внешней (полевой), как правило, строевой или на внутренней службе. Урядники и простые казаки, причисленные к армейским полкам, обязаны были служить 25 лет полевой и 5 лет внутренней службы, причем если они задерживались на полевой службе, то каждый излишне отслуженный год засчитывался за два года внутренней службы. Казаки-гвардейцы находились 22 года на полевой и 3 года на внутренней службе. Казаки-артиллеристы после 25-летней полевой службы сразу увольнялись в отставку, освобождаясь от внутренней службы. Для дворян и офицеров различий между этими двумя родами службы в отношении сроков установлено не было.