Страница 10 из 12
По действующему законодательству лесные угодья составляли «общественную собственность станиц» и не могли быть передаваемы в какую-либо иную собственность. В войске Донском существовали станичные лесные участки, в которых обязательно выделялся так называемый заповедный лес. Остальной же лес делился на паи среди станичников.
Казачья охота регламентировалась общеимперским правом, на основании выдаваемых за определенную плату свидетельств (билетов) на отстрел животных. Однако «малолетки, казаки и урядники, принадлежащие к служилому составу и признанные годными к строевой службе, при получении свидетельств на право охоты только в пределах юртов тех станиц, к коим они принадлежат» освобождались от платы111. Как свидетельствует С.Ф. Номикосов, казачья охота из массового занятия превратилась в свободное времяпровождение представителей «привилегированных классов… для которых охота есть удовольствие и отдых от других занятий. Главную роль играет здесь не материальный расчет, а оценка искусства в стрелянии и других способах убивания дичи»112.
Закон о торговле в казачьих войсках 1870 г., ликвидировавший общества торговых казаков и внедрявший в казачьих землях общероссийское «Положение о пошлинах за право торговли и промыслов», не распространялся на ОвД. Поэтому каждый казак, не записанный в торговое общество, оплатив соответствующие местные сборы за получение торгового свидетельства, всего около 11 р., имел право одновременно открывать различные доходные места от лавки до завода, а также заниматься пароходством, сплавкой леса и прочими промыслами. Однако при получении подобного свидетельства казаки все-таки должны были еще заплатить в пользу государственной казны 2 р. 50 к. так называемого гербового сбора.
Право исключаться из войскового сословия, предоставленное казакам законом от 21 апреля 1869 г. (изменен в 1883 г.), который помимо этого разрешал также вхождение в состав войска лицам других сословий113, трудно назвать привилегией. У казачьего и неказачьего населения данный закон, кажется, не пользовался особой популярностью. С 1871 по 1879 г. зачисленных в войсковое сословие по всем казачьим войскам насчитывалось 49 578 человек, а исключенных – 40 373 человека, на более чем 2 млн казачьего населения114. Слабая востребованность навязанного властью права исключения из казачества и перехода в него была обусловлена не только забюрократизированностью этой процедуры, но и ценностным отношением казака к своему положению и, наоборот, неоднозначностью получаемых выгод для представителя невойскового сословия в случае смены своего статуса. Тем не менее даже упомянутые цифры вызывали озабоченность в военном ведомстве. Особенно власти беспокоило увеличение казачьего сословия за счет неказаков. В записке военного министра П.С. Ванновского (1884), специально посвященной этому вопросу, было признано, что «слишком свободное зачисление в войсковое сословие лиц всякого рода состояний, в смысле поддержания духа и материального благосостояния казачества, представляется безусловно вредным». Из ее текста вообще складывается впечатление, что П.С. Ванновский был искренне убежден в наличии высокого уровня казачьей жизни, обеспеченного соответствующими правами. В записке утверждалось, что «лица привилегированных сословий, добиваясь зачисления в войсковое сословие, имеют в виду не призвание к службе в казачьих войсках, а или выигрыш по службе, или материальные выгоды, в виде земельного пая и возможности пользоваться другими станичными угодьями, а также ссудами из войскового капитала, и ввиду возможности воспитывать на войсковой счет детей, владеть недвижимою собственностью в станицах без платежа посаженной платы и вообще с большим удобством вести различного рода промышленные предприятия. Наконец, одною из побудительных причин искать перехода в казачье сословие является нередко стремление, путем зачисления по войску, хотя бы без несения служебных обязанностей, получить право ношения мундира этого войска, то есть воспользоваться преимуществом, жалуемым только высокопоставленным лицам, и притом за особые заслуги или в виде награды за военные отличия той части, которою они командовали»115.
Насколько соответствовал такой властный образ о «качестве» привилегированной жизни казаков их собственному представлению о своем месте среди прочих сословий и своих преимуществах – это вопрос, который должен решаться исходя из каждого конкретного временного промежутка предполагаемого сравнения. Дело в том, что в литературе о казачестве конца XIX – начала XX в. стало постепенно утверждаться, и, видимо, обоснованно, мнение о том, что в 1860—1870-х гг. благосостояние донских казаков, несмотря на проводимые реформы, являлось чуть ли не эталонным116, в 1880—1890-х гг. – проблемным, а в начале XX в. уже переживающим острый кризис. Действительно, оценка своего положения отдельными представителями донского казачества на рубеже XIX–XX вв. уже разительно отличалась от благостной картинки, косвенно нарисованной П.С. Ванновским. Своеобразной площадкой для гласного выражения мнения со стороны казачества по актуальным вопросам жизнедеятельности стали заседания Комиссии для исследования причин, подрывающих хозяйственный быт Донского казачьего войска (1899), уже своим названием демонстрирующей наличие проблемы. Депутат от станичных обществ Хоперского округа В.Я. Бирюков заявил в комиссии, что «теперь таких особых прав и преимуществ мы не имеем, а имеем только особые и тяжёлые обязанности». К числу важных потерянных прав В.Я. Бирюков отнес «самоуправление с выбором всех должностных лиц»117, а также контроль над питейными доходами. Здесь заметим, что его критический голос был скорее типичным, чем исключением из правил в ряду других выступлений, докладов и записок, озвученных в комиссии.
Известный общественный и государственный деятель России начала XX в. И.Н. Ефремов, выходец из знаменитой казачьей атаманской фамилии, но лично не пользующийся популярностью у рядовых станичников, в 1912 г. следующим образом высказался по поводу «льготного» состояния казачества: «Когда прямые налоги имели большее, чем теперь, значение в системе государственного хозяйства, когда они имели принижающий личный, сословный характер, свобода казаков от прямых налогов вообще, а от поземельного (при низкой доходности земли) и подушного в особенности имела большое материальное и моральное значение, ставя казаков в ряды привилегированных, неподатных сословий. Но с отменой подушной подати, с ростом доходности земли, при котором государственный поземельный налог стал составлять все меньшую и меньшую часть этой доходности, с появлением неказачьего землевладения в ОвД, на которое распространена свобода от поземельного налога, и, в особенности, с распространением на казаков новых видов прямого обложения, как налог на наследство, налог на процентные бумаги, гербовый сбор, квартирный налог, – это привилегированное положение казаков почти совершенно утратило свое значение»118.
Подверглось изменениям даже представление донских казаков о роли и значении военной службы, являющееся краеугольным камнем казачьей «идентичности». Если в 1860-х гг., как утверждал Н.И. Краснов, донское казачество расценивало военную службу как свое неотъемлемое право, за обладание которым оно имеет законные привилегии, а не как священную обязанность каждого гражданина государства119, то в 1910 г. публицист народнического толка С.Я. Арефин писал: «Теперь уже мало найдется из казаков таких, которые, по чистой совести, считали бы, что они «вольные» и не несут никаких повинностей, что служба не повинность, а «привилегия». Теперь уже многие казаки знают, что они несут тяжелые повинности, знают также, по горькому опыту, что самая тяжелая из этих повинностей – их «привилегия» – служба»120.
Пожалуй, незыблемым продолжало оставаться только право казаков на землеобеспечение, вызывавшее порой зависть у прочих сословий, особенно у крестьянства. Но и здесь к началу XX в. в его реализации обнаруживались те или иные острые проблемы, которые наряду с другими факторами обусловливали специфику казачьего землевладения и землепользования.