Страница 12 из 24
Мария Белкина после митинга в Союзе писателей пошла к немецкому посольству – это буквально 10–15 минут пешком. Она увидела, что в окне посольства мечется какая-то фигура и жжет бумаги. «Милиционер, охранявший посольство, маленького роста, похожий на мальчика, бегал перед собравшимися и жалобно повторял: "Граждане, не нарушайте! Граждане, не нарушайте"». Но никто не нарушал, все стояли молча и смотрели.
Здание, в котором до 1941 года находилось посольство Германии, по-прежнему находится в ведении МИДа (фото автора)
Герхард Кегель с февраля 1941 года жил в трехкомнатной квартире, на 5 или 6 этаже нового дома на Фрунзенской набережной, с видом на Парк Культуры. По его мнению, он был единственным иностранцем в этом доме. «Около четырех часов утра 22 июня 1941 года меня разбудил настойчиво звонивший дверной звонок. Все еще полусонный, я открыл дверь. На площадке стоял молодой секретарь посольства Шмидт. Он казался растерянным. Шмидт сообщил, что явился по поручению посла сообщить, чтобы я немедленно направился в посольство, захватив с собой не более двух чемоданов с вещами. Затем он посмотрел в окно, на Москву-реку и Парк культуры и отдыха имени М. Горького на противоположном берегу реки. "Как хорошо здесь у вас, – сказал он. – Здесь так тихо и мирно. Но ведь началась война! Война! Поэтому мы все должны собраться в посольстве"». Герхард собрал вещи и, не дождавшись звонка от «советских друзей», в 7 часов утра отправился в посольство.
В официальном дневнике германского посольства появилась запись: «6.10 утра. Возвратился посол… проводится инструктаж комендантов жилых домов посольства, им сообщается, что следует делать их жильцам: собрать по два чемодана и ждать дома дальнейших указаний и т. д. Те, кто живет в гостиницах или отдельно в городе, вызываются в посольство… Телефон все еще работает. Выходы из посольства еще не перекрыты, можно беспрепятственно передвигаться по городу».
День 22 июня
Но скоро все стало намного жестче. Борис Рунин (он, как и Мария Белкина, только в прошлом году закончил ИФЛИ), также пошел к посольству вместе с Михаилом Матусовским и Маргаритой Алигер. Там они стали свидетелями того, как к посольству подвозили сотрудников германских учреждений и буквально насильно заталкивали на территорию.
Дневник германского посольства: «21 час. … части сотрудников разрешено переселиться в так называемый польский дом на на улице Спиридоновка. Туда отправляется группа из 34 человек под руководством генерала, их сопровождает многочисленная охрана. Оставшиеся устраиваются на немногих имеющихся диванах, кушетках и прямо на полу». Польский дом – здание бывшего Польского посольства на улице Спиридоновка, дом № 30. Это облицованное черным гранитом здание было построено Иваном Жолтовским в 1912 году для купца Гавриила Тарасова и воспроизводит итальянский дворец XVI века в Виченце. Сейчас в нем находится Институт Африки РАН.
Защитивший в 1940 году докторскую диссертацию Николай Александрович Фигуровский, живший в ту пору в аспирантском общежитии АН СССР на Малой Бронной, вспоминал: «В начале большинство людей, которых я видел, было даже более или менее спокойны, почти все полагали, что столкновения войск на границе чисто случайны и скоро закончатся. Однако по прежнему опыту все знали, что для мирных жителей война может означать нехватку самых необходимых продуктов, а может вызвать голод. Поэтому утром после объявления по радио мы с женой отправились в ближайший магазин, чтобы купить сахару и крупы». Как утверждает в своих воспоминаниях Георгий Попов – одним из первых решений было ограничение продаж продуктов и выдачи денег в сберкассах.
«Война, по-моему, встречена хорошо: серьезно, спокойно, организованно. Конечно, покупают продукты, стоят очереди у сберкасс, которые выдают по двести рублей в месяц, но в общем все идет нормально. О войне узнали некоторые москвичи раньше: в 2 часа ночи некоторые слышали немецкое радио и речь Гитлера о войне. Они успели взять вклады в кассе», – записал в своем дневнике литературовед Леонид Иванович Тимофеев.
«С началом Отечественной войны большинство населения считали, что война продлится от 1 до 3 месяцев и будет напоминать Финскую», – вспоминает о настроениях первых дней Галина Галкина.
«В тот день вряд ли можно было встретить где-нибудь улыбающееся лицо. Мои родители еще волновались из-за того, что мама – немка, и папа умолял ее не говорить больше на улице по-немецки. "Почему? – возмущалась мама, – ведь я же против фашистов!"» – записала позднее в своих «Воспоминаниях» Лора Борисовна Беленкина. «Все люди находились в страшном волнении: что же теперь будет? У всех появилась потребность в общении; вспоминали даже совсем дальних своих знакомых и без конца ходили и ездили друг к другу, – все стали как бы огромной единой семьей».
Вечер 22 июня
Многие в тот день оказались на дачах, писатель Аркадий Первенцев описал в своем дневнике свои впечатления от возвращения 22 июня в вечернюю Москву: «Уже стоят зенитки. Ничего не напоминает войны. Прохладный день, облачка на голубом прохладном небе, твердое чистое шоссе. Мы летим быстро. Вот и Москва. На улицах у магазинов мы видим первые очереди. В остальном – все по-прежнему».
«Давид[7] стал надевать гимнастерку, ремни, всю форму – под диктовку радио. Мы побежали в контору. Около – машина, конечно, она (машина) соврала, что не в Москву (чтобы не брать еще одного человека). … Я говорю Давиду – ты не волнуйся (он немедленно должен был явиться в Академию), тебя должна взять любая машина, ты остановишь, иди на шоссе, я приеду с первым вечерним рейсом. Он поцеловал меня и очень быстро пошел на шоссе, все-таки несколько раз оглянувшись. Когда я вернулась, в конторе была уже масса народу – все записывались на рейс в город. … Что было в автобусе удивительно – полдороги сосредоточенное молчание. С полдороги – редкие реплики, редко разговор – больше о внешнем – вот военные повозки, военные машины по Минскому шоссе – первый признак войны… Не могу не сказать, что основное было все-таки – подавленность», – такой запомнилась дорога в Москву М. В. Нечкиной.
Владимир Гусев: «Возбужденные, возвращаемся в общежитие. Еще успели на метро. Столица погрузилась во мрак. Поезда были переполнены. Кировскую проходили без остановки – там что-то строили, вероятно, бомбоубежище. От метро шли пешком, обсуждая события дня. Дома Гази (Эфиндеев) сказал, что в военкомате происходят волнующие сцены – добровольцы прорвали охрану и ринулись к комиссару».
Сразу после сообщения о начале войны по городской радиосети был объявлен приказ № 1 по МПВО города Москвы и Московской области заместителя председателя исполкома Моссовета, начальника МПВО С. Ф. Фролова, в котором говорилось: «В связи с угрозой воздушного нападения на город объявляю в г. Москве и Московской области с 13 часов 22 июня 1941 года угрожаемое положение». Всему населению, руководителям предприятий, учреждений и домоуправлений города и области предписывалось точно выполнять правила МПВО и привести убежища в боевую готовность.
С первого же военного вечера в Москве были проведены мероприятия по светомаскировке, в результате этого город погрузился во тьму. «Вечером мы с Тарасенковым поехали к его матери, она жила на 3-й Тверской-Ямской. Мы ехали в неосвещенном трамвае, кондукторша все время сморкалась и принимала деньги на ощупь и отрывала билеты на ощупь. И все почему-то говорили вполголоса… И темный трамвай несся по темным улицам, непрерывно звеня, давая знать о себе пешеходам. И не светилось ни одно окно, и не горел ни один фонарь. Знакомые улицы не узнавались, и казалось, что это был не город, а макет города, мертвый макет, с пустыми, ненаселенными домами, и синие лампочки, уже ввинченные дворниками в номерные знаки на домах, еще больше подчеркивали пустынность и нереальность города и нас самих», – таким запомнился первый вечер войны Марии Белкиной.
7
Давид Аркадьевич Эпштейн – муж М. В. Нечкиной, служил в Военной академии химической защиты. В 1942 году стал профессором. С 1950-х годов работал в Академии педагогических наук, где разрабатывал вопросы профессионального обучения школьников.