Страница 106 из 115
Настало время отъезжать из Москвы. Дежнёв намеревался продлить свою сибирскую службу и делился своими планами с Ерастовым:
— Есть ещё силёнка, Иване, послужим.
— Вижу, Семейка, атаманский чин прибавил тебе бодрости.
— Определённо прибавил. Буду ходить в дальние походы, зимовать в малом зимовье или острожке, терпеть нужду и голод, коли придётся. Промышлять соболя и моржа.
— Не пора ли посчитаться с возрастом, Семейка? Занял бы подобающую должность при воеводе.
— Я ведь непоседа. Спокойная жизнь не по мне. Да и с воеводой не уживусь.
— Значит, снова скитания? Под туземные стрелы хочешь?
— С туземцами уживусь. Если к ним с добрым словом, с увещеваниями, а не со злобой и «огненным боем». Только так склонишь их к миру и государевой службе.
— Подумай, однако, Семейка. Ты ведь теперь атаман. По чину и служба тебя ожидает.
— Какая бы ни была служба... К самой суровой службе привык. Готов снова отправиться на дальние реки, хоть на Колыму, хоть на Анадырь. Где ещё такая природа, такие богатства, такое раздолье!
Перед отъездом получил Семён Иванович в Сибирском приказе проезжую грамоту, в которой была сделана такая запись:
«Да ему ж, Сеньке, по нашему велению государя указу велено взять на Устюге Великом племянника Ивашку Иванова з женою с Татьянкою Григорьевой дочерью, будут они вольные, а не тяглые и не беглые, и не кабальные, и не крепостные и никому до них дела никакого нет».
Шли из Москвы сперва по зимнику. В Великом Устюге племянник Ивашка отыскался сразу. Ждал нетерпеливо Семёна Ивановича с грамотой, разрешающей ему отправиться в Сибирь. Ещё более исхудал и обносился Ивашка, смотреть не на что.
— Приведём-ка сперва тебя в божеский вид, — сказал ему Дежнёв, с неодобрением разглядывая рубища племянника. — Прими-ка от меня этот подарок, сукно доброе. Приведи швею.
Залопотал что-то невразумительное Ивашка. Понял Семён Иванович — нет у племянника денег на швею. Успокоил его Дежнёв:
— Рассчитаемся со швеёй. Не беспокойся.
Ивашка привёл швею. Это оказался тщедушный старичок.
— За пару дней сюртук сошьёшь для моего племяша? — спросил старика Дежнёв.
Тот сделал обиженное лицо и ответил:
— Обижаешь, казак... Я чтоб не пошил сюртук за два дня?
— Вот и шей на здоровье.
Старик достал из кармана шнурок и принялся обмеривать Ивашку, оставляя на шнурке узелки.
— Ты бы рассказал, дядя Семён, какова служба казачья в Сибири, что меня ожидает? — спросил племянник Дежнёва.
— Долго рассказывать. Расскажу дорогой. Дорога тоже будет долгой, — ответил Дежнёв. — Ставить сеть на соболя доводилось?
— Нет, не доводилось.
— А моржа когда-нибудь видел?
— Никогда не видел.
— А кочем когда-нибудь управлял?
— Только видел издалека, на Двине.
— Видишь, скольким премудростям тебе надо научиться, чтобы стать хорошим сибиряком. В грамоте, которую мне выдал Сибирский приказ, указано, что вы с Татьянкой можете следовать со мной до Якутска. А я так думаю...
Дежнёв помедлил с продолжением разговора и, видя, как насторожился Ивашка, сказал ему весело, с расстановкой:
— Рано тебе ещё о Якутске думать. Оставайся пока в Тобольске. Там набирайся ума-разума, опыта. И дай бог, чтобы попался тебе такой наставник, какой был у меня, Лександра Татаринов.
На второй день пришёл тщедушный старичок с готовым сюртуком, сделал Ивашке примерку, немного ушил сюртук в плечах. Дежнёв оплатил расход. Потом подумал — сделал обновку племяннику, надо бы одарить и супружницу его, Татьянку. Тоже пообносилась. Купил ей в гостином дворе дорожное платье и вязаную кацавейку.
И обратный путь был долог, изнурителен. Когда отряд спускался с Каменного пояса на сибирские просторы, наступила зима.
Зазимовали в Тобольске. С Ивашкой и Татьянкой расстались сердечно. Иван благодарил Семёна Ивановича и выражал надежду, что, как только освоит всю необходимую казаку науку, не станет здесь засиживаться.
Дежнёв виделся со старым знакомым Юрием Крижаничем. Снова долгие беседы о Восточной Сибири, о плавании вокруг Большого Каменного носа, об Анадырском крае. И снова расспросы, расспросы любознательного хорвата. Он выражает надежду на скорое освобождение из ссылки. Воевода, кажется, доволен примерным поведением ссыльного и обещает замолвить за него словечко перед московскими властями.
С открытием навигации снова в дорогу. Вновь многоводные сибирские реки, пороги, стремнины, волоки. И всё же обратный путь не кажется таким долгим, тяжким, как дорога с Лены в Москву. Уж был опыт по преодолению трудных участков пути. Не было прежних хлопот с тяжёлыми грузами кости и пушнины.
Вот и Лена. Вниз по реке лодья легко идёт под парусами. Встречаются якутские поселения. На пойменных лугах пасутся коровы. А вот и башни острога. Долгожданный Якутск.
— Не слышал ли, мил человек, чего о моём сынке Любимушке? Почему не вижу его среди встречающих?
Таков был первый вопрос, заданный Дежнёвым встречному казаку.
— Нет твоего Любима в Якутске. Ушёл с отрядом служить в дальние земли, — ответил казак.
19. ПОСЛЕДНИЕ СЛУЖБЫ
Голенищев-Кутузов встретил Дежнёва сдержанно, даже, пожалуй, неприветливо. С чином атамана, который удалось Семёну Ивановичу выхлопотать в Москве, не поздравил. В своём окружении воевода не скрывал недовольства.
— Каков выскочка! — говорил он. — Теперь подавай ему, безродному казачишке, подходящую должность. А я берег оклад атаманский для одного достойного казака.
Окружение знало, что достойными Голенищев-Кутузов называл вовсе не самых отличившихся, проявивших храбрость в походах, а людей со связями, которые могли принести ему, воеводе, какую-либо выгоду. А что возьмёшь с безродного казачишки, будь он хоть атаман? Так рассуждал Голенищев-Кутузов. Дежнёву он сказал коротко:
— Жди, пока не подберу тебе должность.
Отряд Ерастова возвратился в Якутск в середине лета 1666 года. Около четырёх лет заняла поездка в Москву. За это время в Якутске произошло много перемен. Сменились люди в воеводском окружении. Одни уезжали нести службу в дальних зимовьях и острожках, другие приезжали из отдалённых уголков края, чтобы занять их место. Иван Большой Голенищев-Кутузов доживал последние недели на посту воеводы и ждал замены. Его должен был сменить князь Иван Петрович Барятинский, находившийся где-то в пути. В окрестностях Якутска три года тому назад был основан Спасский монастырь. Церковь стремилась расширить своё влияние в якутском крае, в качестве опоры светской власти. Теперь на перезвон колоколов Троицкого собора отзывались колокола монастырского храма. Монастырь пополнялся; отслужившие своё и удалившиеся на покой казаки принимали монашеский сан. Приезжали молодые послушники и иноки из Енисейска и Тобольска.
Голенищев-Кутузов медлил с назначением Дежнёва на новую должность. Приехал новый воевода, князь Барятинский. От предыдущего воеводы он отличался разве только сановной надменностью и невероятным тугодумием. Семён Иванович не выдержал долгого ожидания и обратился к новому воеводе с вопросом — когда же можно рассчитывать на новое назначение. Князь ответил неопределённо:
— Входим в курс дела, думаем, прикидываем. Жди.
Дежнёв пребывал в Якутске без определённых занятий, без близких людей. Сын Любим нёс службу где-то за тридевять земель. Неопределённость и одиночество тяготили Семёна Ивановича.
Однажды встретилась ему старая знакомая Степанида, и он пожаловался ей на гнетущее одиночество. Оно усугублялось ещё и тем, что ни с самим воеводой, ни с казачьей старшиной, составлявшей воеводское окружение, Семён Иванович никогда не был близок.
— Подумал над моими словами, Сёмушка? — спросила участливо Степанида. Она напоминала о прежнем разговоре, когда предлагала Дежнёву свои услуги свахи. А в Якутске она слыла первой свахой.