Страница 2 из 6
Как он увидел, что я к нему иду, опять фонарем начал махать. Я уж не стал его стращать. Ежели толковый пилот, то сам должен справиться. Оставил ему мешок и поехал поля удобрять. Некогда мне. Вечером заглянул на то место, но его уж нет. Починил, видать. А инструмент, кстати, забрал. Ну, пущай пользуется. У меня этого добра полно.
Любовь Тимофея к прекрасному
Как же я обожаю эту комнату – столько любимых вещей в одном месте! Нет больше таких комнат! И не было никогда. Ну, только если совсем-совсем давно, в какой-нибудь прошлой жизни. И уж наверняка таких комнат не предвидится, по крайней мере, в ближайшем будущем. Во-первых, она всегда светлая. Солнце встает и первыми же лучами прогревает все уголки. Летом, конечно, жарковато. Но в такие дни всегда можно постоять под кондиционером, хотя, откровенно говоря, он шумноват и холодноват. Если совсем печёт, есть одно знатное местечко: прямо на полу, справа от дивана. Подлокотники высокие и не пропускают прямые солнечные лучи. А там тенек, и от пола прохладца… Словом, сиди и делай, что хочешь. А делать тут можно столько всего, что и не перечислить. Занятия на любой вкус найдутся.
Вот недавно случилось у меня какое-то томление. Весь вечер ходил туда-сюда. Никак не мог себе места найти. Надоел всем домашним, гостям и себе в том числе. А что делать, раз такое настроение? Но потом меня осенило, что первейшее средство от любого томления духа – это, конечно же, хорошая книга. Отправился я в свою заветную комнату. А там литературы видимо-невидимо. Полки стоят до потолка. Пыльноваты, конечно. Пока до нужной книги доберешься, весь перепачкаешься. Потом еще отругают: «Что это ты такой грязный?» Я-то отмоюсь, а кой-кому можно было бы почаще убираться.
Книги я люблю, особенно в хороших переплетах. Не в глянцевых, нет. Они красивые, но теплоты в них мало. Самая правильная обложка – из ткани. Пусть на ощупь немного шершавая, но зато уютная. Так и хочется ее потрогать. А тонкие съемные обложки я вовсе не люблю. И рвутся быстро, и вообще мешают. Вот Александр Сергеевич стоит. «Руслан и Людмила». Ах, как люблю я это издание! Огромная книга в красном шелковом переплете с вышивкой золотыми нитями. Там еще закладочка в виде тонкой ленты высовывается – с ней так и хочется поиграть.
Я уже не говорю про диван. Если на него присесть и обложиться книжками, то через пять минут ты уже облокотился на мягкую спинку и откинул голову, и мысли бегают, и даже веки от удовольствия прикрыты. А еще через пять минут уже видишь самого себя как бы с высоты: ты по-прежнему на диване, но уже лежишь, глаза совсем закрылись, и мягкая подушечка рядом греет. Вдруг в полудрёме вспомнишь, что где-то на кухне оставалась чашечка с чем-то вкусным. Мысль об этом радует душу. Ты знаешь, что, когда встанешь, можно будет эту чашечку, жмурясь от удовольствия, опустошить. Но это потом, а пока ты грезишь на обнимающем тебя диване в окружении классиков. Да, да, в этом выборе я консервативен. Современные авторы мешают раздумьям и философскому настроению, от них всегда какие-то суматошные сны появляются. Поэтому я неизменно предпочитаю классику.
Так рассуждал Тимофей, поглядывая на разноцветное содержимое библиотеки. В это время в комнату вошла Екатерина Дмитриевна. Она взяла с полки большую темно-зеленую книгу, села на диван и, почесав Тимофея за ушком и погладив его полосатую спинку, стала читать. А он, пребывая с самого утра в прекрасном расположении духа, прижался к ней своим пушистым бочком и почти задремал, однако быстро проснулся от неприятного уличного звука. Любопытство стало зудеть где-то под ложечкой, отчего Тимофею пришлось встать и запрыгнуть на подоконник, чтобы узнать, в чем дело.
«Боже мой, это же неандертальцы!» – с ужасом смотрел и думал Тимофей. Ему стало невыносимо стыдно за то, что есть в этом мире представители его породы, не только невоспитанные – это еще ладно – но к тому же совершенно необразованные. Стоит выглянуть во двор, и там будет полно личностей, от которых просто бросает в дрожь. С ними не то что разговаривать, даже стоять рядом противно. Шпана безграмотная. Или заблудшие какие-нибудь. Откуда только берутся? Нет, раньше все-таки было спокойнее. А теперь… А что теперь? Понабежали эти немытые варвары, от которых никакого покоя. Говорят, в приюте вдруг сменился хозяин, а он, видите ли, собак предпочитает и жалеет их, а коты ему мешают жить, вот и выгнал всех на улицу. Так они теперь тут свои беспризорные порядки устанавливают!
Допустим, весной орут все – это можно понять. Но чтобы круглый год! Это даже неприлично. У них выводок за выводком, и вся их мелюзга тоже орет чуть не с пеленок. По домам и во дворе везде лазят, пачкают. Настоящие варвары! – мысленно рассуждая о невоспитанности уличных котов, Тимофей от раздражения постукивал хвостом по теплому подоконнику. Ему хотелось посмотреть в окно и понаблюдать за жизнью на Земле, но неприглядные картины некультурных соседей мешали ему познавать мир. Он периодически отворачивался от окна и недовольно щурил глаза.
– Ну, что ты разглядываешь? Уж не знакомая ли у тебя там? – игриво проговорила Екатерина Дмитриевна, заметив нервное возбуждение Тимофея.
– Ах, оставьте! Что за глупости! – в еще большем раздражении подумал Тимофей, но отвечать не стал. Он демонстративно отвернулся от окна, а когда Екатерина Дмитриевна подошла и попыталась его погладить, и вовсе отпрыгнул на пол и скрылся в закоулках библиотечных полок.
Окончательно расстроенный, он возлежал на потрепанном многотомном издании Антона Павловича Чехова и предавался размышлениям: «Если бы она не приносила мне регулярно еду и не устраивала сеансы терапии путем поглаживания шерстки на спинке, поскребывания подбородка и почесывания за ушками, то не уверен, стал бы я ее терпеть в своем доме или нет».
Конечно, она знатная дама. Все-таки внучка фрейлины. Но, с другой стороны, он и сам, вероятно, не крестьянин. Хотя, честно говоря, плохо помнит, где родился. Слишком маленьким его принесли в эту квартиру. Вполне возможно, что предки его могли попасть в горнило революции. Про это самое «горнило» Тимофей как-то слышал в разговоре Екатерины Дмитриевны с гостями, и слово ему чрезвычайно понравилось. Было в нем что-то величественное и напоминало Тимофею, как он из открытого окна рассматривал собак, которые безнадежно лаяли на него снизу вверх, но всегда вынуждены были признать, что до высот Тимофея (все-таки третий этаж) им так же далеко, как, например, до Китая. Может статься, что кто-то из его кошачьей семьи живет теперь за границей, как эмигрант. Хоть сам он толком не очень знает, что такое было при царском режиме, но чувствует всеми коготками, что бабушка его не иначе как при дворе служила. Ибо теперешняя его подопечная Екатерина Дмитриевна была внучкой самой настоящей фрейлины, которая состояла в свите царской фамилии. Родителей, активно участвовавших в деле революции, она вспоминала вскользь и с неизменной грустью, а вот жизнь бабушки, истории ее службы при императрице и отношения с дедушкой волновали и теребили ее душу до сих пор.
Екатерина Дмитриевна даже одевалась старомодно, стараясь хотя бы отдаленно походить на портреты далеких придворных родственников.
Она жила в старинном доме, в квартире, которая досталась ей благодаря деятельности родителей, хотя она не любила об этом говорить. В серванте, на бесчисленных полочках и подставках хранились чудом уцелевшие вещицы царской эпохи, которые наполняли комнаты духом безвозвратно ушедшего прошлого.
От наследства не осталось и следа еще при жизни бабушки. Поэтому Екатерина Дмитриевна сдавала одну из комнат студентам университета. Так случилось, что первый ее квартирант учился на историческом факультете. Как-то хозяйка обмолвилась о том, кем была ее бабушка, и это случайно оброненная фраза поставила невыводимое пятно на чистом сознании будущего историка. Впоследствии здесь селились исключительно представители исторического факультета. Им позволялось приводить к себе друзей и знакомых. Все они без исключения буквально приклеивались к щедрым рассказам о дореволюционных предках Екатерины Дмитриевны. Каждый раз она восторженно улыбалась, вспоминая какой-нибудь особенный случай из придворной жизни или даже анекдот, и благосклонно прощала удивленные вздохи и раскрытые рты студентов. Надо признать, что рассказчица она была великолепная и умела так увлечь слушателей, что те забывали об экзаменах, лекциях и обо всем на свете.