Я - подводная лодка!

Цель классифицирована. Теперь самое главное - быстрее определить её курс и скорость. Этим занимается КБР - корабельный боевой расчет.

Командир не выходит из штурманской рубки. Карта почти сплошь исчерчена нашими галсами, до дыр истыкана иглами измерителя, затерта резинкой, присыпана графитовой пылью. Таким открывается "поле брани" командиру подводной лодки. Он единственный из экипажа, кто воюет в полном смысле этого слова. Все остальные помогают ему, как в старину заряжали и подавали рыцарю мушкет. Он сам замышляет бой. Он единственный, кто знает обстановку под водой, над водой и в воздухе. И потому он - первый после Бога.

Подводная лодка, в отличие от всех других носителей оружия, целится не поворотом башен или ракетных установок. Она наводится на цель всем корпусом, словно гигантская торпеда. Она наводится на неё нашими лбами, носиками чайников в буфете кают-компании, боеголовками стеллажных торпед, ликами портретов, изголовьями коек - всем, что есть на ней сущего. Так мы выходим в атаку!

Курсы субмарин скрестились, как шпаги. Они перехлестнулись в том роковом пересечении, что называется, залповым пеленгом. Секунды острые, как иглы измерителя...

- Первый, второй торпедные аппараты... Условно.

- Пли!!!

Но торпеды не выйдут. Это только в своих полигонах после такой команды дрогнет палуба под ногами. И потом радостный возглас из первого отсека:

- Торпеды вышли! Боевой - на месте!

Но командир не спешит ликовать.

- Акустик, слушать торпеду!

- Центральный, слышу шум винтов торпеды. Пеленг двадцать пять градусов. Шум уменьшается. Акустик.

- Есть, акустик!

Слава богу - пеленга совпадают...

Сколько раз так было по-настоящему для того, чтобы сейчас это произошло условно. Слава богу, мы пронзили этот "Стёрджен" только острием карандаша на карте. И, возможно, они нас тоже. Кто кого раньше? У нас только одно преимущество - мы на своих электромоторах почти бесшумны. Его нанесло на нас, как на большую плавучую мину...

После атаки расходились понурые, хоть и "вмазали супостату торпедой под рубку". Новый год безнадежно испорчен.

Офицеры вспоминали, где, кто и как встречал новогодние праздники: предыдущий - в базе, прибежав на корабль из дома по штормовой готовности; позапрошлый - на мостике при проходе узкости; ещё раньше - на ремонте в доке...

- Минуту ждать, - сказал и вылез из тесного креслица командир. Он мог этого и не говорить - без него все равно бы никто не притронулся к ужину.

- Вниманию личного состава! - разнесся по межотсечной трансляции веселый голос. - Объявляю судовое время: двадцать три часа тридцать минут. Команде приготовиться к встрече Нового года!

- Есть! Первый... Есть! Второй... - посыпались радостные доклады из отсеков.

- Судовое время в вахтенный, машинный и аппаратные журналы не записывать! На подводной лодке в одиночном плавании командиру подвластно все - даже ход времени.

Под торжественный перезвон Кремлевских курантов, грянувший с магнитной пленки, подняли вино - в море не чокаются, как и на берегу, когда пьют "за тех, кто в море". Командир произнес, пожалуй, самый короткий и самый емкий тост:

- За Родину!

Едва отгремел последний аккорд Государственного гимна, как щелкнули в отсеках динамики и вахтенный офицер объявил:

- Первой смене заступить. Судовое время - два часа первого января.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Ночная стая непонятных птиц обрушилась на островок плавучей стали. Птицы расселись на корме, на носовой надстройке, довольные выпавшей передышкой посреди океана.

Пока на мостике гадали, что за пернатые и откуда, с носовой "бульбы" раздалось тонкое "ку-ку".

- Кукушки!

- В Африку летят.

- А ну, покукуйте, милые, сколько нам ещё месяцев плавать!

- Отставить "месяцы", боцман, - недели.

Насчитали шесть "ку-ку"... Шесть недель?

Если боцман сел плести новую легость1 - верный знак, что подлодка скоро "ляжет на ноль", повернет на север, домой.

Мичман Плетнев плавал с Ерошиным шестой год и крепко уверовал в эту примету. Свесившись с койки, он не без удовольствия смотрит, как боцман крошит кривым ножом свинец.

Свинец кромсался легко и беззвучно.

Домой! Счет похода пошел на сутки. Разменяли последнюю декаду, последнюю неделю. У календаря в кают-компании ведутся нескончаемые подсчеты - последний вторник, последнее воскресенье. Старпом сердится: в море нельзя загадывать наперед.

И все-таки лейтенант Симаков не удерживается от радостного возгласа:

- Последняя "разуха"!

Это лодочный баталер мичман Елистратов в последний раз выдал комплекты "разового" белья.

Веками моряк определял приближение к берегу по облакам, птицам, множеству других признаков. У подводников иные приметы...

Боцман красит суриком новую легость для бросательных концов. Красный мешочек с грузом очень эффектно упадет на снег причала: алое на белом!

Близость берега ощущается и по картам: изобаты глубин пошли на убыль - 300, 200, 100 метров... Вот-вот появятся очертания материка... Полярная звезда снова переползла в зенит. Веяние берега и в распоряжениях центрального поста, передаваемых по трансляции:

- На вахту заступить командирам боевых постов. Личному составу начать большую приборку!

- Начать подготовку к смотру формы одежды! Смотр проводить в бескозырках и бушлатах!

Штурман вывесил в жилом отсеке схему возвращения. Ломаная линия упирается в кружок с алым флажком - Северодар!

У каждого города есть некое общее ремесло или назначение, ради которого он и был основан. Стоят города-металлурги, города-университеты, города-рыбаки.

Главное ремесло Северодара - встречать подводные лодки. Встречать и провожать. Питать их электричеством, поить дистиллированной водой и соляром, заправлять сжатым воздухом и сгущенным молоком, грузить на них торпеды и аккумуляторы, припасать для них электролит и вино, спирт и керосин, кудель и канифоль, книги и кинофильмы... Когда все это погружено в отсеки, заправлено в цистерны, уложено на стеллажи, город провожает подводные лодки в океан. Надолго. На ощутимую часть человеческой жизни. Он провожает их тихо - без труб и барабанов, обычно в темноте, ночью. Подводные лодки не любят лишних глаз. Лучше всего они чувствуют себя, когда их никто не видит, потому что скрытность - стихия подводных лодок, в которой они и опасны, и неуязвимы.

Надежно укрыта и их тайная заводь, где они отдыхают, заряжаются электрической энергией и живой человеческой силой. Гавань похожа на высокогорное озеро, налитое в продолговатую каменную чашу с неровными краями. Рубки подводных лодок торчат над водой черными плавниками. В одном месте чаша треснула, и сквозь расщелину субмарины выбираются в море по лабиринту гранитных каналов-коридоров.

Город нависает над гаванью гроздьями домов, прилепившихся к скалам. Он всматривается своими окнами в темную зелень бухты, будто в линзу, сквозь которую можно разглядеть зыбкие тени погруженных подводных лодок. Вот одна, яростно взбурлив "озерную" гладь, всплывает с тяжелым вздохом, и длинное, узкое тело её вытягивается поперек гавани.

Женщины приникают к окнам: "Не мой ли там?" Они угадывают это, даже не видя бортовых номеров. Подсаживают детей на подоконник: "Во-он папина лодка!"...

И если папа стоит сейчас в рубке у неопущенного перископа, он может повернуть его в сторону дома и увидеть сквозь мощную оптику большое окно, а в нем - родные лица.

Вместо главной городской площади - гавань, и все улицы ведут к ней. Приезжему человеку странно видеть силуэты кораблей в просветах между домами. А корабли стоят почти у самых стен, так что мостики едва не трутся о балконы. В здешних квартирах слышны авральные звонки и выкрики швартовых команд, басовитое клохтанье дизелей и хлесткие вопли лодочных сирен... Дома и корабли живут одними тревогами. Одни и те же ветры бьют и в борта, и в стены. Волны окаменевшего базальта раскачали город вверх-вниз, будто эскадру на мертвой зыби.