Страница 31 из 88
– Ничего себе – тётушка…
И ничего более не изрёк. А молча пошёл спать.
И спал. Как убитый.
«Всё это пустое, – решил Стах поутру на трезвую голову. – Тётка, конечно, глядеть поднаторела – ну, известно: бабы лупасты! Особенно, немолодые, особенно, вдовые. За столом рядом посидела… я, пожалуй, сомлел излишне… лишнее, может, чего попустил…
Всё – шалопуть! Про меня тётка не сболтнёт. И не стоит об этом тревожиться! Не расставаться ж нам, в самом деле, из-за страхов легковесных! Когда розы в цвету! Когда в преддверье сенокоса – выпадает гулянье праздничное! Ну, как не воспользоваться звонким днём воскресным? Не работают в воскресенье. А значит – едем на ярмарку. Как уже ране решено. Завтра в путь! Самое веселье! Цвет розов!
Розы на рукавах – опять пригодились Евлалии. На следующий день. Рядиться пришлось аж затемно, при свечах. Едва заря забрезжила – в ворота выехали!
Деток Азаровых оставили на попечение матушки Тодосьиной. А Васильевых-Петровых-Фроловых – на матушку Стахову, да Яздундокте троих подкинули – а сестрицам да невесткам – коров препоручили.
А дальше… Лихо-весело, на лошадках резвых-отдохнувших, тройкой в три телеги впряжённых – рванули от восхода вспять, в сторону Крочи, на Торжу.
Дух захватывало от лёгкости бега конского, от свежего утреннего ветерка, от предвкушения необычного, нового!
На три телеги в десятером поделившись – досталось всякому своё место. Стаху – с Васильем. Да Стах на Зарову телегу и не претендовал. Ясно – не с девушкой ему сидеть. Ну, и ладно. Всё равно – близко.
Растянулись телеги в един поезд. Замыкает основательная – там братцы-Трофимычи Фрол с Петром и бабы их. В середине – Василья с женой. А впереди всех – лёгкая – там при Заре Тодосья да Лала.
Ножки-сапожки, из вороха соломы через край свесившись, озорно болтаются – то так, то этак. Сидит Лала в первой телеге, обернувшись назад. Сидит да на Стаха поглядывает. А Стах на неё, как на огонёк правит, кнутом поигрывает, глазком подмигивает, усы крутит…
Светит солнце яркое, постепенно припекает, то и дело из оплетённой баклаги водицы тянет испить… то и дело на розовую девичью красу тянет взглянуть – воды глоток устам пересохшим отведать… точно лицо окунуть в развернувшуюся лепестковую чашу свежей влажной розы. Нет краше ни цветка, ни девушки. А уж розы-то Стах видывал! Маячит этакая роза невдалеке – и гонишь коней, словно догнать норовишь! Вот-вот догонишь! Вот-вот достигнешь! И тогда…
Стах на скаку натянул поводья:
– Тпрууу! Кажись, приехали, ребята! Вон Торжа!
Впереди летевший Зар уже завернул лошадей к заставе.
По улицам городка поехали неспешно, потому как любопытно было новизну вокруг рассмотреть и самим явиться с достоинством. Всё ж люди глядят, кто такие, многих знают, а каких не знают – познакомятся. Всё ж провести тут им весь день, и отдыху захочется, и желудок о похлёбке рано-поздно заскулит.
Они подъезжали к знакомой харчме, где к хозяину было доверие – а где-то вдали, за множеством улиц – уже будоражили душу, взводили нервы бурлящие истошные звуки. И столь неведомо было всё, столь притягательно – что каждая жилка подрагивала внутри, и спирало дыхание!
Соблюдая почтительность, раскланялись с харчмарём, устроили лошадей. Решено было: если кто отобьётся – тут, при телегах ждать.
И торопливо всё уладив, поспешили на влекущие звуки в превеликом возбуждении.
С приближением – звуки всё более определялись. Снабдились подробностями, сдобрились запахами, а когда Гназды вытекли на городскую площадь – то и красками… И не только красками! Столько диковинного и немыслимого представилось очам! Одно на другое громоздилось! Точно снопы крутящихся разноцветных лент замелькали со всех сторон! И сложились в самые невероятные сочетания по мере Гназдовского бега… Ибо не удержались молодцы с бабёнками – на бег сорвались! Кинулись на заманку яркую: к балаганам-райкам, игрунам-плясунам, рядам пестроцветным, лавкам нарядным, товарам броским! Столько всего взору открылось! Глаза ослепило!
И в ослеплении совсем позабыли все десятеро, что, в Торжу поспев до полудня, в день воскресный, прикидывали они в Божий храм заглянуть хоть на остаток службы… хоть ко кресту приложиться! Повылетело из головы! Ярмарка манить мастерица! Всякий купится!
То есть – как вышло… Слегка мелькнуло, конечно, в сознании – де, где тут церковь, кажись, в той стороне… Поначалу даже дёрнулись туда… ан – вдруг совсем рядом – как зазвенят бубны, загудят вязкие кожаные барабаны, зайдётся – металл о металл – россыпь дробящая, так что впору голову в плечи втянуть! И в этом грохоте – вдруг возникнет над людскими головами алым переливчатым пятном человек в воздухе, словно птица! Что с того, ну – видишь, да! к крепежам шатровым привязан он вервием двойным! Ну, и что?! А как крутится да вывёртывается там, в вышине! Как вьются с рук его раскинутых пёстрые шёлковые волны! Крылья – ну, не иначе! И как это всё головокружительно, притягательно! Туда, в поднебесье – мечтою тайной возлетаешь! А что выделывает он там, в поднебесьи – то ж и не приснится! Какие петли петляет! Вон ещё, ярко-жёлтого снизу подхватил! Вспыхнул, как солнце, жёлтый плат, рядом с рыжим, с алым – и разом ввысь взвились! Летят, крылья распахнув! Ах, Боже мой! Туда бы! Следом!
Лететь и лететь бы Стаху с Лалой, птицей алой! Вознестись в выси бескрайние! За облаком скрыться! И рука с рукой – всё стремиться куда-то… в неведомые края… куда Бог направит… только – полёт ощущая!
Сам не заметил Стах, как с Лалой рядом оказался. Как, совсем нечаянно, за руку её ухватил. И как, по мгновенной оплошности – выпустил Азарий сестрицыну ладошку. Спохватившись, дёрнулся вслед – ан, тут же разделила насевшая толпа. И только крик Стахов сквозь людской гвалт услышал:
– Не бось! Пригляжу!
Ну, пусть приглядит… выручит. Иначе – что Зару делать? Не жену же другой рукой бросать!
Обольстившись причудливыми забавами – головы Гназды всё ж не теряли. Внимание острое – это уж многолетняя привычка была. Следовало так же держаться вместе. Правда, с самого начала разнесло их по парам. Как-то сразу закружило – когда Гназды ещё в себя не пришли от первых впечатлений. Попозже, взглядом притеревшись, обнаружили своих в людском море, постепенно сбились вместе. Но Стах к этому не стремился – потому рванул, куда понесло. Увлёк молодец девицу в такие дебри, где вместо древес – ветвятся стволы возведённые, все в меди да серебре, от сосудов узкогорлых, либо широкобоких, либо как цветы распустившиеся… где вместо потоков – льются с высоких уступов рукотворных струи шелков сверкающих, бархатов шепчущих, шуршащей парчи, где вместо яблок средь листьев – янтарь, солнцем наполненный, вместо виноградов-гроздей – хризолиты-сердолики всякие, так и ложатся на ладонь всей тяжестью. Чего только не было в лесах ярмарочных! Знал примерно Стах эти тропы – и тянул Евлалию любопытную всё дальше, всё глубже куда-то… чтобы глаза разбега́лись! Нравилось молодцу померцать звездой путеводной!
Притомилась Евлалия – сразу ловкий Гназд тихий приют ей отыскал, в резное деревянное кресло усадил, на двоих, широкое, какого девица отродясь не видывала – и мановением руки возникла пред ней чаша сбитню имбирного да пряник печатный. И прохлада овеяла разгорячённое лицо под навесом глубоким, под завесями лёгкими - зелёными, как еловый лапник. И вдруг одни они остались! Лала да Стах! Так и прильнули друг ко другу. Уста к устам. Наконец-то! Ах, если б ещё в жаре и прохладе возникшей - полной чашей утолить кипенье крови…
Был такой момент. Недолгий, конечно. Всё ж – ярмарка. Не родной камыш.
Полетели они дальше пташками весёлыми. Ещё забав отведали, затей пригубили. Повидали – ну, точно – чародея! Хотя, сказывают, не чародей никакой, а чары – «фокус» называется. И вообще – хитрости его давно известны, и всё всегда у него в рукаве, хоть, не глядя, кричи: «Из рукава, из рукава!»