Страница 88 из 88
И, окутанные золотистым свечением, они неслись к храму, где снизошла на них благодать, ибо Господь и зверю являет милость.
А следом летел нарядный возок в полотенцах, где Стах с Иваном, с Николой, да батюшка с матушкой. А позади и второй, куда уселась вся остальная семья. Там правил Фрол – и то и дело крестился: шалят волки по лесам, никто не видит – а он-то видит… А за телегами бежали озадаченные соседи: уж больно странной выглядела эта свадьба… Да, видим – женится овдовевший Стах. Но вот на ком – тут ходили толки и недоуменно пожимались плечи. Невеста и впрямь невесть кто. И при венчании лица не открыла. И только когда провозгласил иерей: «Венчается раба Божия Евлалия…» – только тогда осознал народ, что происходит. Ну, да! Евлалия, сестрица Азарьева, которую два года никто не видал, и про которую забыли давно. И не жалели. Девицам красота её в тягость, ребятам в досаду. Никто и не спрашивал: то ли в монашки ушла, то ли на чужой стороне пристроена.
– Она, она… Лала… – хмурясь, отмахивалась от соседей тётка Яздундокта. Сама была в заботах, как никто. Несколько раз подбегала к невесте и заглядывала под фату. И, всякий раз успокоившись, отходила:
– Она… она… Кто ж тебя так, девонька? – спрашивала мысленно. – У кого ж рука-то поднялась!
– Да ведьма моя успела, – ещё до венчания объяснил ей Стах, и, поправляя невесте потревоженные узорные складки, она приговаривала:
– Ничего. Ты всё одно красивая. Аж светишься! Да и кисея в три слоя, – добавляла про себя. – Вот уж судьба у молодца: жениться в три слоя…
Лицо невеста открыла уже за свадебным столом. Когда лужёные Гназдовы глотки грянули: «Горько!» И сперва запнулась. Нерешительно прихватила кисейный край, так что Яздундокта, вспомнив прошлую свадьбу, с испугу на лавке подскочила. Полная горница гостей смотрела на Лалу, и ещё в окна заглядывали. Она подалась назад, прижав к лицу все три полотнища фаты, но потом перевела глаза на тянувшего губы Стаха и тут же все три прочь откинула. Для него! В этом тоже что-то есть – целоваться при всех, не таясь. И пусть глядят – больше, и целовать – дольше… А потому гости в раж вошли: «Горько! Горько!» – молодым и присесть-то не давали, и куска проглотить…
– Успеете! – обломала их тётка Яздундокта, – чай, свадьба вам не для еды!
«Горько!»
– А что? – всякий раз подталкивал Зара Василь. – Сестра-то – опять красавица! Поглядеть приятно. Вылечила Нунёха Никаноровна, а уж как остерегала: не будет прежней, де… Вот, не хуже прежней! Даже лучше.
Зар не возражал, но мысленно поправлял: «Да нет, не лучше, конечно… Но – счастливей».
От счастливого того сияния щедрей заглядывало в окна солнце, рьяней надрывались гуделки и гармоники, веселей плясали парни с девками, по гладким полам, по метёным дворам, по ближним улицам. Василь – и тот не удержался, ловко ли, неловко – а затопал, как сумел. Не беда, ещё распляшется: плясать надо почаще! А там и ранний вечер сошёл, сами свечи зажглись, и костры запалились… Три дня вся крепость гуляла, хотя в толк-то не взяла, чего ей нынче так славно гуляется…
От счастья.
– А у невесты как будто веточка через лицо, – щебетала одна подружка другой, – совсем её не портит, правда? Как будто нарочно украсили. Я слыхала, в заморских землях узор на лице пишут, чтобы на тонкую веточку походило… Знатные барыни, говорят, иногда рисуют себе… Может, попробовать?
– Ага… с такими изящными листьями, – соглашалась подружка, – какие пробиваются по весне… Залюбуешься! До чего Господь славно землю устроил, и как всё красиво на ней. И глаза даровал людям. Чтобы видеть красоту…
Стах – видел.
И чудо случилось в Гназдовых землях. О том чуде и десять, и двадцать лет спустя твердили люди. Когда уж у Стаха с Лалой дети подросли, и дочки заневестились. И личиком пошли в мать. Как красоту не ломай, а подлинную – не искалечишь. Возьмёт своё. Любить только надо. Цветенье трав медвяных – не оскудеет. Потому слух нёсся по свету: краса несказанная обитает у Гназдов. Заколдовала её ведьма, но Бог милостив, и есть в той стороне Нунёха Никаноровна, к которой народ валом валит, ибо над ней благодать… В силе старушка, хотя уж сколько годков-то – и награди её Господь ещё столькими!
– И пора бы помирать, – сама про себя говорила Нунёха, – да как тут помрёшь? Некогда!
Стах с Лалой не раз её навещали, уже с детьми. И опять к себе звали. Лишь руками махала бабушка: и в самом деле, куда ей ехать, от трав-закатниц? Да и усадьба стала дворцом и полна страждущих. Да и соседи с поклоном. Да и Харитон наезжает. С семейством.
– Осторожней в пути, – всякий раз озабоченно предупреждает он Стаха, как случается им столкнуться, – возишь детей, смотри в оба. Слыхал, чего с Дормедонтом-то? – поведал он раз по такому случаю, – как пошли дела у него вкривь и вкось, и с зятем поссорился, пришлось ему самому вёрсты отмерять, а заодно свой час: лошадь одна вернулась… а по весне между Похом и Вежней пряжку нашли поясную приметную… Вот и думай! Фрол у вас чуткий мужик, не зря упреждает.
Что ж, Стах и сам знал: не зря. Как раз нынче младшенький, высунувшись из-за тележного края, потянул его за рукав:
– Тять… а что это там? – и детским своим пальчиком указал на обступившие дорогу глухие ели.
Стах быстро глянул. Успел увидеть мелькнувшую в лапах тёмную спину. Он замечал и раньше. Нет-нет, а возникала – то среди стволов, то по кустарнику, то далеко по кромке леса… И нет в этом ничего удивительного. Волк вечно ищет поживы. Зло так же неизменно в мире, как и живительные земные соки, и юные травы, и облака, навеки захватившие любящие сердца. Зло подстерегает везде и каждого – бди и стой на страже. Да кому ж неведомо? Только дай маху, только расслабься! Только попробуй – забудь о чести, долге, дружбе! Только отвратись от креста!
– Ничего, – потрепал он по макушке сынишку, – Бог милостив! Лошади у нас добрые, и ружьё наготове. И ты молодцом расти. Гназдом. Вот ожеребится наша кобылка – будешь за жеребёнком ходить. Как братья. Коня себе вырастишь. От неё кони славные. Буланые да чубарые.
– А ведь немолода кобылка, – заметила сидевшая рядом Лала, обнимая младшую дочку, – а будто сносу ей нет. Как была гладкая да стройная – так и по сей день…
– Бывает, – откликнулся Стах и повернулся к жене, – ты, вон, тоже… глаз не оторвать… и по сей день…
А серая тень меж тем трусила вровень с возком, прячась за кустами, и голодные зелёные глаза с тоской вглядывались в лица людей. Она то приближалась почти к дороге, то уходила вглубь леса, а когда проезжали полем, отбегала вдаль, хоронясь в траве. С тех пор, как Стах построил дом на вольном просторе от крепости, она порой наведывалась на задворки, и с подветренной стороны, чтобы собаки не чуяли, прижимаясь к стене сарая, принюхивалась к запаху жилья, скотины, хлеба, уюта. И пурпурных китайских роз, что цвели под окнами и перед крыльцом. Но кобылка, где бы в тот час ни была, вскидывала голову, и истошное ржание сотрясало мир:
– Иииааа!
И зло пятилось, уползало во мрак…