Страница 3 из 25
В английских газетах – презрительное: «Американцы подлатали русское старье и вновь спустили на воду!»
Им завидно, у них корабли того же возраста плавают без модернизаций.
В американских газетах – гордое: «Объем произведенных работ свидетельствует: в строй вошел совершенно новый, современный корабль». Янки хвалятся проделанной работой, но так ли она хороша?
Правда в том, что «Михаил Фрунзе» – крупнейший и сильнейший корабль советского флота, и на линкоры дореволюционной постройки ничуть не похож – ни профилем, ни способностью перенести штормягу.
– Крен остановится на тридцати, – говорит Косыгин. Он старается казаться спокойным, в том числе себе. – Первой аварийной партии приготовить сварочные аппараты, готовиться к выходу на палубу.
Креномер достиг тридцати градусов. На мгновение качнулся к тридцати пяти – старший помощник не ушами, душой слышит, как валится, катится, опрокидывается все, что не привинчено, не привязано или еще как-нибудь не закреплено. Конец – или поборемся? Сыплются доклады об ущербе от крена, но корпус цел, вода нигде не ворвалась. Что снаружи – лучше видно с мостика. Тех, кто внизу, информирует голос командира, капитана первого ранга Лаврова.
– Мы потеряли фор-стеньгу. Теперь наша новомодная башнеподобная фок-мачта – просто надстройка. Товарищ Косыгин, выхода на палубу не понадобится, ее не завалило, а сорвало.
Старпом было привстал, но осел обратно в кресло. Мостик между тем переключился на общую трансляцию.
– Говорит командир. Мы потеряли часть фок-мачты, немедленного ремонта не требуется, опасности для корабля нет. Отбой аварийной тревоги.
Креномер послушно отсчитывает градусы обратно: тридцать , двадцать пять, двадцать, десять…
Косыгин на мгновение прикрывает глаза. Смерть прошла рядом. Случись фор-стеньге завалиться, но остаться на корабле – пришлось бы вести наверх аварийную партию. Стеньга легкая, но при крене в тридцать градусов в такую болтанку корабль не может себе позволить и такое нарушение остойчивости. Значит, пришлось бы подниматься туда, где сносит леера, откуда давно сорвало последние шлюпки и плоты. Идти срезать хорошую, набитую ценнейшим оборудованием вещь, вдруг превратившуюся в угрозу кораблю. Стараться успеть до того, как нахлынет вал, способный смести аварийную партию с бронированной крыши дальномерного поста, зная, что, если унесет в море, – спасения не будет. Помнить: не справишься и погибнешь – рисковать придется другим.
Ничего этого теперь не понадобится.
Жизнь идет своим чередом.
Боевые части и службы докладывают о потерях. Впору задуматься: как линейный крейсер «Фрунзе» будет жить без фока? Сейчас, в шторм – хорошо. Дифферент сместился в сторону кормы, кораблю легче взбираться на волну. При последней модернизации нос немного перегрузили. Командир называет это: «свиньей сидим». Морщится, словно воняет ему. Уверяет, что эта посадка съедает добрый узел скорости, и если бы не перегрузка, ходил бы «Фрунзе» узлов двадцать восемь. Не разгонялся на короткий срок, а именно ходил – сколько нужно… или насколько хватит топлива. На полном топки удивительно прожорливы.
Погода покончила с недостатком.
Что еще?
Удар по хозяйству Ренгартена. Белоглазый бог связи ослеп на один глаз – то есть на один радиоуловитель. Антенну старого, трехлетней давности «Редута-К» снесло за борт заодно с несколькими антеннами. Первый советский корабельный радиоуловитель самолетов не будет красоваться в музее. Ему выпала судьба – лежать на дне давно прирученного человеком моря. Будут скользить над ним греческие шхуны, и вода будет прозрачно-зеленой, мягкой, ничем не напоминающей нынешние черные валы.
На грот-мачте остался «Редут-3», этот лучше, но он один. Случись что, ни корабль заметить сквозь туман, ни береговую линию, ни строй бомбардировщиков. В мире неспокойно, вокруг советских границ недружественные державы ведут войну за очередной передел мира. Самолет, надводный корабль, подводная лодка – все таит угрозу. Не узнает, примет за врага – удар. Узнает, понадеется, что сумеет выдать подлость за ошибку, – удар. Узнает и решит устроить провокацию – удар. Узнает… а может, у них приказ – начать войну против единственного в мире социалистического государства? Может, война уже началась?
Шифровки с кодом наркома флота не каждый день прорываются сквозь непогоду. Дело срочное, иначе никто не стал бы вызывать корабль, которому осталось двое суток пути до родного порта. К утру, несмотря на шторм, «Фрунзе» должен подойти к проливам. Там, правда, все зависит от погоды. В шторм соваться в дарданелльские узости не стоит. Может, о том и шифровка? Мол, не лезть, взять курс на Измит, турки предупреждены…
Матрос с оттисками клавиш на лице закончил прием шифровки. Код наркома – значит, Ренгартену с ней возиться лично. Начсвязи склонился над расчетами. Рука с карандашом прихвачена к столу резинкой, рывки вверх– вниз и тараны волн носом вычислениям не мешают, и за набором цифр понемногу проявляется смысл.
Вот, встал. В одной руке – сложенный пополам бланк, другой держится за стол. Переждал, пока легкость не сменилась тяжестью, размашистым шагом вышел из поста. Ох, и достанется ему в коридоре! Там нет поручней, как на трапах – и это, между прочим, явное упущение. Нужны.
[1] По-современному говоря, радаров.
14.15. Боевая рубка линейного крейсера «Михаил Фрунзе»
В самые тяжелые для корабля минуты место политрука рядом с командиром. Он – столп и опора, третье плечо – если иначе, гнать такого с флота поганой метлой! Многих и погнали – в былинные уже годы, примерно совпавшие с гражданской войной в Испании. Политические отделы до той поры были скорей частью партии, чем флота – теперь наоборот. Как может достучаться до моряцкой души человек, чуждый водной стихии, будь он три раза твердокаменный большевик?
Иван Павлович Патрилос морю не чужд. Он грек, если этим не сказано все, то половина точно. Соль Черного моря у него в крови, но в душу запали океаны – Великий, Тихий, и величайшая дорога мира – Атлантика. Довелось ему в юности, которая у иных людей почитается отрочеством, хаживать на рыбацких суденышках, что привозят не столько рыбу, сколько контрабандный турецкий товар – не верьте, что всю контрабанду делают в Одессе, на Малой Арнаутской! В его мальчишеской памяти «угар НЭПа» – проносящаяся «по рыбам, по звездам» легонькая шхуна, безлунные ночи, течения и ветра, которые нужно не просто знать, а чуять кожей, словно ветер, ступнями, как палубу под ногами. Янниса взяли в море рано: смотрели не на года, а на силу и соображение, парень оказался не обделен ни тем, ни другим. В четырнадцать лет он перерос многих взрослых, имел в артели полный матросский пай – и работал за двоих. К тому времени он знал северный берег моря от дунайского устья до Керчи, южный – от Стамбула до Трабзона, каждую бухточку, в которой можно спрятаться от непогоды, каждую косу, которой можно прикрыться от пограничной стражи.
Его учили использовать безлунную ночь, прилив и отлив, неизбежное утреннее и вечернее дыхание моря – чтобы промелькнуть кораблем-невидимкой мимо страшных ночных теней, в которых мерещатся пограничные сторожевики. Старики судачили: если юный Патрилос отучится бледнеть, увидев лезвие разделочного ножа, нацеленное в глаза, -выйдет неплохой капитан. Ни работы, ни бури парень не боится, но в портовой драке от него нет толку, потому, если не поменяется – ему не верховодить , и больше одной доли не выгрызть. Так бы и вышло, но времена поменялись, и Янниса ждала иная судьба. Шкипер контрабандистской шхуны совершил ошибку, и в суденышко уперся столб света. Прожектор пограничников режет по глазам злей солнца – на светило смотреть больно, а он сразу слепит. Везунчики, кто успел закрыть глаза руками или отвернулся, потеряли зрение лишь на несколько минут. Громовой голос потребовал лечь в дрейф и приготовиться к досмотру. Пограничный катер, тень в ночи, переиграл давнего противника один раз – навсегда.