Страница 2 из 25
– Перед старпомом виноваты все и всегда, вопрос насколько… У меня на сейчас главная претензия не к вам, а к шторму. Из-за него у меня падает процент комплектности, причем не только по вашей боевой части. Все, что может сломаться, – ломается, так? Как ни крутись, нас после трепки ждет ремонт. Так почему бы нам заранее не составить полнейший список повреждений? В том числе малых неполадок, что отмечались до шторма, но, безусловно, штормом усугублены?
Ренгартен отвечает мгновенно, думать он успевает, пока слушает собеседника. Но ощущение – неприятное, словно тебя перебили.
– Мое мнение: составление списка отвлечет людей, занятых исполнением своих обязанностей в сложных условиях сильного волнения на море. Тем не менее, для ряда боевых постов это целесообразно. Прикажете исполнять?
Косыгин резко кивает.
– Исполняйте.
– Так точно, товарищ капитан второго ранга.
У начсвязи на столе батарея телефонов побольше, чем у старпома, зато трубки перебирает, точно рожден осьминогом, одна еще не легла на рычаги – другая у уха. Хозяйство у него большое, разбросано по всему кораблю – от форштевня до руля и от киля до клотика. Говорить приходится много и быстро.
– Доложить о вероятных, если будет так болтать сутки, повреждениях, и ожидаемый расход запасных частей.
Слушает, делает пометки.
Старпом с трудом удерживается от того, чтобы поморщиться.
С Ивана Ренгартена станется дать кристально, неестественно честный отчет. Временами Косыгину кажется, что белоглазый кап-три – даже не немец-перец-колбаса остзейского розлива, а ламповый прибор, по недоразумению засунутый в человеческую оболочку и снабженный не инвентарным номером, но нашивками на рукавах и шитьем на фуражке. Потому старший помощник вынужден уточнить:
– Иван Иванович! Особо обращаю внимание: нужно включить самые малые неполадки. Даже, пожалуй, подозреваемые.
– Включая вероятные при дальнейшей эксплуатации моего хозяйства. Прибор может пережить шторм в работоспособном состоянии, но разболтаться и снизить надежность.
Начальник связи не улыбнулся, не пожал плечами… бровью не двинул. Просто отвернулся от оконченного разговора к радийным и радиолокационным делам. Ночь, шторм, с носа кормы не видно. Вдруг во мгле скрывается другой корабль? Вдруг штурманы в непроглядной темени наврали с прокладкой курса? Вдруг крейсер сносит к скалам? В Эгейском море множество островов, славных изрезанными, словно бритвой, берегами – и острыми скалами вокруг. На мачтах линейного крейсера вращаются прямоугольные решетки радиоуловителей[1]: сейчас именно они – глаза корабля. Эфир тоже положено слушать непрерывно, со времен «Титаника» – вдруг кому требуется помощь? Да и вода хлещет сверху, растекается по полубаку и верхней палубе, стекает пенными усами через клюзы, рушится через борта -хлопот со слаботочным оборудованием хватает.
И все-таки тонкая сталь бортов и палуб спасает от гнева стихии. В информационном посту – спокойно, если не сказать уютно. Снизу, от машин, идет ласковое тепло. Размеренно, точно рой шмелей, гудят приборы. Да, палуба то уходит из-под ног, то подкатывется чуть не под колени. Ощущения… не с чем сравнить, разве с курьерским лифтом, да и тот не падает на десяток метров вниз за считаные мгновения – для того, чтобы сразу же взлететь на столько же вверх. Помогают держаться удобные кресла с подлокотниками, если надо встать, – есть массивные шкафы с оборудованием, привинченные к палубе столы. За них можно ухватиться, твердо зная: выдержат. В жилых помещениях хуже, там крепления хлипче. По большей части именно из кают комсостава и матросских кубриков в медчасть корабля поступает пополнение – с ушибами, вывихами, переломами, сотрясениями. Жизней шторм пока не забрал, да и с чего бы: в Атлантике бывает хуже, и то обходится без жертв. А уж на Севере…
Над одной из исправных радиостанций загорается огонек приема. Оператор слушает, мальчишеское лицо суровеет. Привстал с места, даже стол отпустил. Как раз прошел удар волны, падение должно перейти в подъем.
– Шифровка, товарищ капитан третьего ранга, – сообщает Ренгартену. – Код наркомата флота. Записываю… Аа!
Он не успел ни за что ухватиться. Стол бросился навстречу, рука впустую схватила воздух. Ребро столешницы ударило под дых, лицо ткнулось в клавиатуру передачи: почти такую же, как у обычной печатной машинки. Удобство – не надо ключом каждую букву выстукивать – отпечаталось на лице рядом багровых следов.
Рядом оба экрана носового радиоуловителя вспыхнули россыпью зеленых искр и погасли. От резервного поста связи донеслось заполошное:
– Эфир не слышу!
На репетире креномера, что красуется прямо перед носом старшего помощника, стрелка неумолимо катится вправо, отсчитывает градусы. Да что у них там, наверху? Косыгин догадывается, но действует по уставу. Орет в микрофон общей трансляции:
– Аварийная тревога! Боевым частям доложить о повреждениях!
Жмет кнопку, и по отсекам летит тревожный сигнал. Что ни делай, если креномер не остановится – поздно… Стрелка отсчитывает градусы до гибели корабля: двадцать, двадцать пять, тридцать…
В информационном посту не видели волну, что нанесла удар, но поняли: это не привычная уже «пятиэтажка». Больше. Гораздо больше. Откуда она взялась – такая? Какой феномен ее породил? Наложение колебаний? Влияние недалекого берега, рельеф не столь уж и глубокого дна? Нет в Эгейском море, теплом и мелком, кашалотьих глубин, да и сами киты не водятся, однако волна вышла – втрое от обычных. Слишком высокая, чтобы расколоться от укола острого форштевня. Вал накрыл нос крейсера целиком, потянул вниз. Черная от непогоды вода накрыла обе носовые башни: номер один, которую в обиходе именуют то «Ворошиловской», то «Тихоокеанской» – за то, что предназначалась к установке на береговую батарею имени первого красного маршала под Владивостоком, и номер два, она же «Длинношеяя» и «Мария Федоровна». Брызги и пена окатили обтекаемую громаду надстройки, хлестнули по стеклам рубки.
Внизу, в чреве корабля, палубы превратились в косогор.
– Выпрямимся, – Косыгину хотелось бы слышать в своем голосе уверенность.
– Помнится, – раздался механический голос Ренгартена, -у «Парижской коммуны» в Бискае наполовину оторвало носовую наделку, они в Бордо при дифференте двадцать пять приползли… И ничего: ремонт встал всего в пять тысяч франков.
На деле, дороже. Вместе с красивой наделкой на носу старого линкора шторм своротил надежду флота получить сильные мореходные корабли – дешево.
Модернизация «Фрунзе» обошлась Советскому Союзу в миллионы – не рублей и даже не франков, а полновесных долларов. Проводили ее в Норфолке, аккурат между американскими линкорами «Миссисипи» и «Калифорния», с тридцать третьего года по тридцать шестой. США как раз превозмогали последствия депрессии, и масштабное экономическое соглашение с СССР оказалось кстати. На постройке большого боевого корабля настаивала именно американская сторона. Не хотели останавливать верфь, переводить персонал на пособие… Понятно, что года через три, когда американцы наскребли-таки денег на очередной линкор для своего флота, они недосчитались бы многих инженеров и рабочих. Самых толковых, самых квалифицированных. Советскому Союзу буквально навязали заказ, поманив разрешениями на приобретение новейших авиамоторов, зенитных орудий – а главное, лицензиями на производство, поставкой станков и технической поддержкой.
Торговались. Косыгин помнит, как: тогда он служил адъютантом при наркоме флота, флагмане первого ранга Галлере. Главные битвы пришлось вести не за океаном, – в Москве. Противником выступали не американцы, а Красная Армия. Против моряков повернули их же доктрину: строить флот снизу вверх, от малых кораблей к большим. Эсминцы освоены? Очередь крейсеров. Про линкоры – забудьте лет на десять…
В ответ Лев Михайлович выложил проект восстановления старого, царской постройки, линкора «Полтава» в качестве пусть и линейного, но все-таки крейсера. Через два года «Михаила Фрунзе» торжественно спустили на воду. Магниевые вспышки, треск кинокамер. Высокая корма укутана советским военно-морским флагом, жена советского полпреда расколачивает о скуластый нос бутылку вина…