Страница 29 из 34
– Мы еб…ли все на свете, кроме шила и гвоздя! Шило колется в зал… пу, а гвоздя е…ть нельзя! – загорланил Васька. – У-ух!
И он опять отбил руками чечетку.
Тюрьма, если и уважает кого, то только воров в законе и богатых.
Егорка хотел подняться, ноги не слушались, но он все же сполз на заплеванный пол. Никто ему не помог: зэки расселись возле старшенького, еле говорившего телевизора, и интерес к Егорке почти пропал.
Егорка так и не понял, почему его загнали в тюрьму: может, про Горбачева узнали? Но как? Даже Катька – и та ничего не знала. Олеша? Борис Борисыч? Нет. И еще раз – нет!
В Ачинске не было предателей.
Интересно, как в тюрьме кормят? Может, и рыбу дают?
Егорка ужасно любил щуку. До чего ж вкусна, зараза! Особенно если сделать из щуки котлетки. Щука в Сибири наивкуснейший зверь! Говорят, хорош еще таймень, но таймень в северных реках живет, а на северах Егорка не рыбачил, случай не подвернулся…
Егорка подполз к Ваське Дурдому. На последней шконке, у стенки, он отчаянно резался в карты.
– Слышь, мил человек… Ты меня не попутал с кем-то… а?
От такой наглости Васька не знал, что ответить: он мог бы двинуть ему в дыню, но в тюрьме после ужина никто никогда не дрался, это закон.
– Темно ж было, – подсказывал Егорка. – Только я, мил человек, не в обиде, я ко всему привыкший, потому что с добром в сердце живу…
Егорка мешал зэкам смотреть телевизор.
– Дуря, – позвал кто-то Ваську, – смотри: скобарь заголосил! Ну-ка, скажи ему… Дуря!
Кривой с неудовольствием кинул карты на стол.
– Послушайте, Василий, что вы приеб…сь до Егора Семеновича, как чирей до пионерки? Сидите уже у телевизора! Там, говорят, футбол будет… А ты, с-самородок… – скосился он на Егорку, – мне решил вопросик подбросить? А я, значит, должон ответ тебе дать? Как у мусоров на допросе?
Его глаза наливались кровью.
– Вишь, Джамиль, какая бранжа? Эта виньетка к ответу меня требует! Можно я ему бубенцы откручу?..
– И просьба по нему вроде нам не поступала… – осторожно напомнил Васька.
Он имел ввиду тюремный «телеграф», предупреждавший заранее о тех людях, к которым зэки должны были бы проявить максимум уважения.
Когда-то, лет сорок назад, Джамиль был «домушником» – в Батуми и Кобулети. «Если я, – рассказывал Джамиль, – влезая в хату, слышал плач ребенка, я все бросал и уходил: вдруг это плачет будущий вор?!»
Васька жалобно смотрел на Джамиля:
– Да он… изводит меня своей попкой, старшой! Мой… член правительства… прямо сча хочет Егора Семеныча, сам посмотри… – и Васька тут же скинул старые треники. – Умоляет же прям!
Его конец действительно напрягся и вырастал прямо на глазах.
– Сперматорий… – мечтательно произнес кто-то из них.
Джамиль устало повернулся к Ваське.
– Тебе, случайно, зубы не жмут? – поинтересовался он. – Или второй глаз стал лишний?
– Извиняюсь, конечно… Васька тут же натянул треники.
– Совсем обалдел, к пахану уважухи нет!
Кривой так вздохнул, словно жизнь поднасильственно отнимала у него весь смысл его существования.
– Бердач, значит, на завтра отложим? Вообще-то спать охота.
– Ты че, опупел? – разъярился Васька. – Где я и где завтра? А?! Завтра, можа, меня расстреляют!..
Джамиль понял, что зэкам («обчеству», как здесь говорили) Егорка стал интереснее даже, чем футбол: он ведь тоже по-своему зависел от этих ханыг, хотя вида не подавал.
– Убедительно гундосишь, – согласился Джамиль. – Только дураки откладывают на завтра то, что можно сделать сегодня!
– Наша взяла, – Васька аж покраснел и бросился в танец. – «Мы е…ли – не пропали, пое…м – не пропадем!» – веселился он, глядя на Егорку:
– Поцелуй же меня, сладенький!.. «Любить – не люби, да почаще е…и!»
Он был действительно настроен только на секс.
Егорка вздрогнул:
– Как… поц-целуй?… Зачем… поцелуй?..
– В губы, сладкий, в губы… – приставал Васька. – Педараст я, понимаешь? Педераст! Слыхал о таких?!
Егорка знал, конечно, что бывают такие мужики, которые почему-то спят не с бабами, а с мужиками, но в Ачинске их сроду не было, у них нормальный город, да и как ты с таким вот товарищем… водку пойдешь пить на фабрику-кухню? Тебя ж заплюет коллектив!
Васька с надеждой смотрел на Джамиля:
– Не томи, председатель… Я ж какие сутки не трахнутый хожу…
– Какие, бл? – не понял Кривой.
Зэки заволновались. Чувствовалось, что «обчество» любит во всем справедливость, даже в пустяках.
– Какие-какие! – огрызнулся Васька. – «Папа любит чай горячий, Васька любит х… стоячий»… У-ух!..
Он не знал других танцев, кроме чечетки
– Коллектив! – начал Джамиль. – Разобрать надо сейчас тему одну непростую. Перед вами стоит новопредстав-ленный нам администрацией этого небогоугодного заведения… некто Егор Семеныч. И его детский, никем еще не тронутый… попенгаген. А напротив Егора Семеныча выстроилась сейчас. – целая голубая дивизия.
– Дикая… – хмыкнул кто-то.
– Именно, – согласился Джамиль. – И… что люди скажут? Какое будет решение? Внимательно жду.
– А че его беречь-то? – пожал плечами Кривой. – Глядишь, ему от палки еще ой как приятно сделается…
– Вот! – крикнул кто-то сквозь дым. – Большой мерзости охота, Джамиль!
Одна веселая фраза – и настроение в камере тут же поменялось.
Кривой осмелел:
– Я первый! – крикнул он. – Так ведь, Дуря?
– Эт-то ис-шо… че за заморочка такая?.. – возмутился Васька. – Пахан, скажи веско Кривому! Не надо мне горе с пустяка делать!
Зэки заинтересовались. Над «полатями» поднялись грязные, вшивые головы: народ предвкушал мордобой.
«А если б в камеру сча… Ельцин вошел? – усмехнулся Егорка. – Что б он подумал о своем народе?»
Егорка плакал. Тихо и обреченно он вытирал рукавом свои слезы и – молчал.
– Щ-ща я ему такой взнос сделаю… – предупредил Васька. – Вся его волосня, братцы, ходуном пойдет…
Тут вдруг резко поднялся Кривой:
– Зачехлиракетку Дуря! А можа мы в карты его рассчитаем?
Все ждали, что скажет Джамиль.
– Старшой, я тут жопу не поделил… – доложил Васька. – Веско скажи Кривому, старшой, шо свое счастье можно и по-другому найти! Не за мой же сщет.
– Чухан не баба… – усмехнулся Джамиль. – Чухан всех выдержит. Выделяю каждому по десять минут… раз у всех нынче стояк такой…
Зэки призадумались. Такого решения никто не ждал.
– По десять-то маловато будет, – неуверенно протянул Кривой. – Если барсик такой…
Он сложил руки на задышливой груди и влюбленно уставился на Егорку. Подлетел Васька:
– Ну, свиная морда! Мокрощелину готовь! Кувыркнись на бок, я те сначала ковырял очку устрою…
Егорка с ужасом смотрел на Ваську.
– Пальчиком массаж произведу, – объяснил он. – Попенгагена. Подготовлю малек, ты не боись…
Егорка понял, что он сейчас умрет. И он был готов умереть. Разве можно вынести такой позор? – Эх, Катька-Катька, пропадешь ты, пьяная, в каком-нибудь сугробе, и даже похоронить тебя по-людски будет некому, потому как ты теперь никому не нужна…
Кто-то нагло содрал с Егорки штаны и кинул его лицом в матрас.
Начинается? Неужели, правда, вся Россия – тюрьма?
В этот момент лязгнул засов. Распахнулась дверь, и конвойный громко произнес его имя: Иванов Егор.
«На расстрел, да?» – догадался Егорка.
Сегодня он плакал впервые в жизни.
Майор милиции Денис Мениханов ненавидел вести допросы в тюремных кабинетах, но Иван Данилович Жарков, его начальник, ждал этого бомжа как соловей – лета, а к разговору с полковником Жарковым надо было хорошо подготовиться.
Конвойные тащили Егорку с двух сторон под руки, и со стороны казалось, что они волокут труп.
Допрашивать подследственных в таком состоянии запрещено законом, но Иван Данилович вот-вот уйдет на пенсию, Денис метит на его место, значит, работать сейчас надо решительно и быстро.
53
– И шта?.. Так и будем молчать, понимать?