Страница 11 из 14
– Как дальновидно! – фыркнул Иржи.
Из той же синей папки, из которой Лиза читала завещание, она достала две справки. Натали взяла их и стала изучать.
– Рейнальдо! – крикнула она нетерпеливо. – Зажгите свет! Не видно же ничего!
В самом деле, за окном стемнело. Наверное, ранней тьме способствовал всё усиливавшийся дождь, всё ниже надвигавшееся небо. Рейнальдо спустил на верёвке огромную древнюю люстру и стал зажигать на ней свечи: парадная столовая де Шая освещалась по старинке, Фридрих Андрей любил есть при живом огне. Натали Валентина, поворачивая к тусклому пока ещё свету новые документы, стискивала зубы, играла желваками совсем по-мужски. Все ждали, боясь вмешаться, боясь стать новым объектом её ярости. Только пьяная и смелая Елизавета продолжала говорить:
– Как видите, в момент составления завещания де Шай был вменяем. Что и подтверждено медицинским заключением.
Натали швырнула наконец справки на стол:
– Все равно, такое завещание не может иметь юридическую силу. Оно толкает нас на преступление.
– Какое? – уточнила Елизавета.
Натали пожала плечами, но всё-таки выговорила:
– Каннибализм. Разве это не преступление?
Елизавета достала из папки следующую бумажку.
– Вот выписка из уголовного кодекса Северной Тонги, – пояснила она.
– Подготовилась! – Оливия брызнула яблочным соком изо рта.
– «Каннибализм – предумышленное убийство с целью употребления в пищу мяса жертвы».
– О, господи! – Мария перекрестилась закрыла рукой рот.
– Никакого убийства не было. Господин де Шай умер своей смертью. Нам лишь предлагается съесть его мясо.
– Нет, это какая-то дикость! – Вольф всё время теребил свой шейный платок. – Дикость! А мы – не дикари!
– Значит, уголовный кодекс допускает поедание трупа?
– Видишь ли, Иржи, – ответила Лиза. – Базовый принцип мирового права состоит в том, что всё, что не запрещено, – то разрешено.
Теперь возмутился священник:
– Как же это может быть не запрещено? Это… безнравственно!
– Нравственность и право – не одно и то же, Алексей. Уголовный кодекс Северной Тонги не допускает вмешательство государственных институтов в моральные отношения граждан.
Иржи ехидно взглянул на шурина:
– Результат «Революции в рясах».
– А-а! Значит, я же ещё и виноват?
– Конечно! Разве не ты со своими… сослуживцами… орал на площади у королевского дворца: «Долой моральный контроль! Бог есть дух! Судите только тело»?
– Но разве это не правильно?
– Результатом переворота, – Гай припомнил, чему учили на уроках истории отечества, – стало позволение каждому собственнику делать всё, что угодно, в пределах его частной собственности.
– Пока это не вредит другому человеку! – уточнила Мария. Муж посмотрел на неё с благодарностью.
– А физически и не вредит! – ёрнически выпалила Елизавета. – О моральном вреде в законе нет и слова!
– Да! Правильно! – Алексею пришла в голову новая идея. – Обратимся к церковным властям! Это их юрисдикция!
Иржи снова заржал:
– Я представляю себе это обращение: «Господин епископ, можно я съем своего папу?»
– Какая гадость! – скривилась Мария.
– Можно я нé съем… папу… Так будет звучать вопрос! Пусть вынесут запрещение!
Елизавета достала ещё одну бумагу из своей волшебной папочки:
– Церковное запрещение не будет иметь юридической силы. Северная Тонга – государство светское. И завещание останется в силе.
– Чёрт знает, что такое! – у Алексея больше не было идей.
– Полмиллиона! Хороший куш, Лёшенька! – Иржи стал играть того, кого помянул всуе поп. – И бедным хватит, и тебя… озолотит… Прибавим к этому ещё Машкины полмиллиона…
– Хватит! Ты так говоришь, будто думаешь, что я и впрямь способен… Что вообще хоть кто-то… Или… ты способен?.. Что там тебе завещано? Концертный зал? Будешь давать концерты, перестанешь бегать в поисках ангажемента? А устанешь, – будешь приглашать, кого захочешь? На ком-то сможешь и подзаработать? Во сколько можно оценить зал «Гайдн»? Стоит в центре города, на исторической площади… ох, не одним миллионом тут пахнет! Ты что, ты уже примериваешься, как сожрать любимого тестя и благодетеля? Лишь бы не упустить такой куш?
В семейную перепалку вдруг невразумительно ворвался Вольф:
– Прекратите! Так нельзя!.. Дикари… мерзость!..
Иржи кивнул и перевёл:
– Наш драгоценный искусствовед хочет сказать, что никто никого есть не будет. Это немыслимо. Это мерзость, о которой никто из нас, нормальных, цивилизованных людей и подумать не может.
– Нормальный человек, – вдруг, боясь сама себя, вышла вперёд Мария, – вообще… мяса… не может…
– Это подробности вашего семейства. Вегетарианство – это ваша идея, которую не разделяет никто из присутствующих здесь.
– Да? А в чем разница? – голос Марии окреп. – Почему вы можете питаться трупами животных, но не можете съесть труп человека?
Оливия слегка поперхнулась:
– Нет, Мария, это все-таки разные вещи.
– Мясо – оно и есть мясо! Можете съесть одно, попробуйте другое. А вдруг вам ещё и понравится?
– В самом деле, господа, а почему вы отказываетесь? – Алексей подошёл, взял жену за руку. – Мы сознательно, давно и навсегда заявили, что мяса не едим. Так что лучше мы спалим свои деньги, чем притронемся к мясу хоть какому-нибудь! А вы… Вы вполне можете отнестись к этому дополнительному условию… более внимательно.
Вольф кидался от картины к картине, от «Сельского завтрака» Альберта Костелиса к «Поздней трапезе» его брата Давида Костелиса и бормотал:
– Дикость! Дикость! Это всё какие-то Полинезийские Острова!!! Мы же всё-таки в Европе живём!
И тут из-за стола поднялась Оливия. Она выплюнула на тарелку жёванное фейхоа, медленно и торжественно, будто решаясь на что-то важное, налила себе полный, до краёв бокал красного вина и с ним в руке подошла к Елизавете:
– Лиза, ты позволишь папино завещание ещё на секунду?
– Пожалуйста!
Все настороженно следили, как Оливия взяла завещание, все надеялись, что у Оливии появилась какая-то идея. Все наблюдали, как Оливия внимательно читает завещание, все даже как-то придвинулись поближе, а Вольф успел обнадёживающе улыбнуться нарисованному зеркальному карпу, в тоске по родной стихии закатившему глаз на одной из картин де Шая, как вдруг Оливия резко сунула завещание отца в рот, стала запихивать его всеми пальцами, жевать, рвать, периодически запивая вином, чтобы легче пошло… Все отшатнулись с брезгливостью, Иржи заржал.
Дождь не мог омрачить радость репортёра «Полишинеля», которому удалось снять такой кадр: дочь покойного обжоры жрёт какую-то важную бумагу, пытаясь размочить её из бокала, вино льётся по белому листу, капает на пол, Оливия нагибается, чтобы не испортить платье, хотя оно траурное, чёрное. Репортёр сделал несколько кадров и тут увидел, что на него с завистью смотрят из водонапорной башни: у корреспондентки «Известий» был неудачный ракурс для съёмки Оливии, да и такой оптики у неё не было. Репортёр сделал ещё несколько кадров, уже рисуясь перед девушкой. Красиво отпрыгнул, потом нагнулся, потом переступил с ноги на ногу и тут нечаянно сбил подпорку тента. Тент рухнул, обдав репортёра водой. Репортёр увернулся, сгорбился, спрятав у живота фотоаппарат, но, поворачиваясь, задел верёвку, которая растягивала палатку, упал, смяв палатку своим телом, она сложилась, накрыв его. Кверху торчал только дорогой фотоаппарат в вытянутой руке репортёра, его он сохранил. Правда при этом он не заметил, как крыло палатки попало в костёр. Он вскочил, стал прыгать, топтать огонь и затоптал в конце концов. Он взглянул на водонапорную башню: там в окне, конечно, смеялись. Он нахмурился. Палатка, несмотря на дождь, ещё тлела. И тогда он, встав лицом к башне, решил затушить костёр по-пионерски. Но смутить корреспондентку ему не удалось. Она смотрела с интересом, а потом со скепсисом. Смутился, в конце концов, он и не смог выдавить из себя ни капли под взглядом конкурентки.