Страница 6 из 11
Возвращался ранним утром. Сошел с проходящего поезда, не спеша топал домой, наслаждаясь контрастом провинциального покоя со столичной сутолокой, вдыхал легкий, морозный воздух. Непонятно почему на подходе к дому меня вдруг начало одолевать неприятное, неуютное ощущение, вроде бы, совершенно ничем необоснованное, беспричинное. Уже войдя в подъезд, вдруг понял, точнее, разглядел на зависшей где-то в самом дальнем уголке сиюминутной памяти картинке, что на улице стоит тот самый темно-вишневый «Ауди».
Что-то захолонуло в груди. Как, значит, она там, наверху? В моей квартире? С этим парнем? Устроила себе «малину», дом для свиданий? Еще не веря, как ошпаренный, побежал вниз, выскочил из подъезда, едва не налетел на стоящий у самого бордюра автомобиль, задрав голову, одичало уставился в свинцовые прямоугольники февральских окон.
Ошибки быть не могло. Номер «самобеглой коляски» я помнил хорошо.
Мышцы отяжелели от желания мчаться туда, наверх; за шкирку, как нашкодивших котят, вышвыривать их из квартиры, кричать ей в лицо какие-нибудь горькие, обидные слова: «Я для того дал тебе ключ, доверил жилище?» Уже на полпути схватило за сердце: а я сам? Не так же ли блудил? В чужой комнате, на чужой постели, невыносимо стесняясь самого себя перед своей же партнершей, стыдясь неодолимого алкания ее тела? В черепе провернулась какая-то высокопарная фраза: «Дети возвращают отцам их грехи».
Действительно, какое я имею право? Кто я ей такой? Отец? Но дочь каждого отца рано или поздно начинает жить взрослой жизнью… В конце концов, я тогда, в ту ночь двадцать с лишним лет назад, был даже младше ее сегодняшней!
А что она подумает, если я сейчас ворвусь в квартиру, буду изображать из себя оскорбленную добродетель? Что я на самом деле выслеживал ее, выжидая такой вот момент? Что меня действительно интересует, волнует чужая половая жизнь? Что ради того, чтобы застать ее с мужчиной и насладиться зрелищем чужого соития, часами таскался за ней по ночным улицам, торчал у дверей кафешек и гимнастических залов?
Боже! Какой позор. Какой позор!
Медленно остывая, вновь спустился вниз, к темно-вишневой иномарке. Дул неприятный, пронизывающий ветер. Взглянул на часы – черт, она уже пропустила первую пару! Вместо того, чтобы учиться, ублажает утробу со своим «бриллиантовым мальчиком»! Ремнем бы! Интересно, кто его родители?
Чеканя шаг, прошелся пару раз мимо «Ауди». Сунулся в подъезд – там теплее. Скоро, что ли, они там? Вспомнился французский фильм, просмотренный лет десять назад по «видаку» на полярной станции, когда туда начали забрасывать зарубежные кассеты. В нем молодая сексапильная любовница никак не могла расстаться со своим бой-френдом. Только они доходили до двери, обнимались на прощание, и их тут же с неудержимой силой тянуло в постель. Сами постельные сцены в ленте отсутствовали – нашу заполярную нравственность бдительно берегли, но в прихожей героиня возникала то в одном неглиже, то в другом, и каждый раз – во все более соблазнительном.
Неужели и Ирина сейчас вот так же? Обнимает этого «аудивладельца», покоряет своей нежностью, своими ласками, и раз за разом тянет его в безумие простыней, в круговорот страстной неги, в западню разверстого, жадного, изнемогающего от приливов ласки тела?
А он ведь, наверное, богатенький… Вернее, сын состоятельных родителей…
Или, может, у них двоих доминирует Ирина? На нее это похоже! Седлает его, как гордая и дикая амазонка, впиваясь кровавыми ногтями в плечи, подставляет грузно раскачивающиеся груди ласкам полыхающих губ?
Господи! Что за бред? Неужели я и взаправду маньяк, если рисую себе все это?
Вышедшая на площадку старуха подозрительно, собрав рот гузкой, посмотрела на меня. Может, не узнала? Или узнала, но не захотела разговаривать?
Действительно, большего идиота трудно себе представить! Они там кувыркаются себе в удовольствие, а я, законный владелец квартиры, торчу у дверей, боясь позвонить и сказать: «Хватит, ребятки, на вторую пару опаздываете!»
А что, если я сейчас, вот этим своим появлением, вторжением, лишу ее счастья? Пусть даже не всего, а крупицы, мгновений? И ради чего? Ради утверждения моих заскорузлых удобств, прав на место под тусклым бобыльим солнцем? Стоят ли часы и даже сутки моего отжившего, эгоистического комфорта ослепительных мгновений ее наслаждения, яркого, полнокровного, головокружащего?
Старуха еще раз вышла из своей квартиры и еще более подозрительно окинула меня желтоватым оком. Смутившись и прикрываясь поднятым воротником, торопливо побежал вниз по лестнице. На улице вишневая жестянка на колесах по-прежнему пласталась на затоптанном снегу. В голове шевельнулась ерническая мысль: может, мне надо насовсем уступить ей квартиру? А самому – в бомжи?
А что? Разве не будет эта моя собственность рано или поздно принадлежать ей? Ведь она – моя дочь, мне больше некому передать то, что довелось собрать, накопить, обустроить в этой жизни! Так что же я? Заедаю чужой век? Что толку от моей квартиры будет ей соракалетней или, тем более, в пятьдесят лет, когда у нее уже у самой будут взрослые дети? И моменты ее счастья будут уже не столь упоительны и восторженны? Если я хочу ей добра, блага, то надо сейчас, пока чувства остры и свежи, мышцы упруги, а кровь – обжигающе горяча!
Я же, скот, еще и хочу ее за шкирку из этой купели юного и полнокровного восторга вышвырнуть! Сам в свое время не смог, и другим не даю…
Насупившись и постепенно замерзая, я принялся маршировать вдоль иномарки, размышляя о том, что же переживают другие отцы, когда знают, что их дочерей сейчас, вот в эту минуту, имеют чужие мужчины? И родная плоть перестает быть родной, в угаре наслаждения превращаясь в чуждое, инородное, бабье?
Или, может быть, на самом деле все не так? И счастье, пережитое с другим мужчиной, не вытравливает из души девушки, женщины место ее отца? А я, подобно всем старым холостякам и девам, попросту придаю чрезмерно большое значение вопросам пола, интимной жизни?
Когда в университетских аудиториях началась третья пара, в окне моей квартиры на секунду мелькнуло какое-то белое пятно. Я ускорил шаг, временами подпрыгивая и для подъема настроения, подобно киношному герою подпевая: «Меньше надо пить, пить надо меньше!»
Они вышли минут через пятнадцать. Как бы вместе. Но в то же время по отдельности. Парень сразу юркнул к машине. Ирина шла за ним следом, но на полпути под прямым углом свернула ко мне:
– О, боже, ты же замерз! Что же ты не поднялся? – даже не виновато, но, скорее, испугано протянула ключ.
– Оставь себе! – буркнул я. – Еще пригодится! – я не хотел этого говорить. Слова сами навернулись на язык. Даже не пришли, а были вытолкнуты откуда-то из подсознания – протестующего, требовательного, ревнивого. Сам сначала не понял, на что намекал и намекал ли вообще.
Но Ирина поняла. Резко отвернулась и почти бегом направилась к машине. «Ауди» фыркнул голубоватой струйкой выхлопных газов и, прессуя деликатными иностранными протекторами грязный снег, покатил мимо меня. Мне ничего не оставалось, кроме как проводить автомобиль взглядом.
В квартире на первый взгляд ничего не изменилось. Но ощущение того, что здесь были живые люди, что здесь царила жизнь, а не мое одинокое прозябание, было явственным. Воздух стал чуть гуще, чувствовался запах духов, кажется, сама атмосфера еще хранила ее тепло, звуки ее речи; еще витали вихри, порожденные ее движениями. И не только ее… Не только ее…
Нашлись и более явственные «симптомы»: полдюжины пустых банок из-под «энергетика» под столом, обертка дорогой колбасы в мусорном ведре, там же – яркие фантики… Постель чересчур тщательно застлана; в тощей стопке белья в шкафу не досчитался одной простыни. Значит, ту, грязную, мятую, унесла. Чтобы я не видел?
Посреди стола – ее сотовый. Забыла? Оставила в залог? Или ни то, ни другое?..
Мобильник зазвонил ближе к вечеру. Как и в первый раз, по телефону голос ее звучал глуше и резче, чем обычно:
– Слушай, я там у тебя прибралась маленько, пыль протерла. Если хочешь, могу еще зайти. Постирать…